как раз накануне разгара сталинского террора 1936 года, что «в условиях нынешней России и Европы вредно и безнравственно вставлять палки в большевистские колеса. Не только неосмысленна, но вредна и безнравственна всякая пропаганда, направленная против большевистского режима, не говоря уже о прямой борьбе с ним. Ибо, ударяя по Сталину, – как-никак символу советского единства и средоточию большевистской энергии, – бьют неизбежно и по России» (Вишняк 1970:173).
Мы уже знаем, что Вишняк видел в Рутенберге, чья политическая позиция была на самом деле гораздо сложнее и амбива-лентней, лишь одну грань. Возможно, в упоминавшемся выше секретном разговоре Рутенберга с Локкартом сказалась чрезмерная политическая импульсивность вчерашего эсера, однако даже если это так, то все равно найти примиряющее объяснение кричащему противоречию между симпатией к большевикам и засылкой на советскую территорию диверсионно-террористических групп, оставаясь в рамках того рутенберговского портрета, который дает Вишняк, невозможно. Скорее следует признать, что «большевизм» Рутенберга был, во-первых, не столь однозначно-прямолинейным, а главное – имел внятно эксплицируемые политическими причинами временные границы: его надежда на СССР как на антигитлеровскую державу покинула его 23 августа 1939 г. вместе с подписанием германо-советского пакта. Поэтому вряд ли в канун Второй мировой войны Рутенберг заблуждался на счет того, примет ли какое-либо участие Советский Союз в спасении евреев Европы. Но в 1936 г. такая вера еще теплилась и все мысли были направлены на то, как избежать ожидаемой катастрофы. После победы на французских парламентских выборах левых партий, поддержавших идею создания Народного фронта, и прихода к власти еврея-социалиста Л. Блюма Рутенберг писал Кацнельсону 12 мая 1936 г. (RA, копия):
Дорогой Берл,
Кабинет Блюма во Франции означает серьезные пертурбации в Европе. В скором будущем. Симпатии к Гитлеру во Франции окрепнут, реакция против Гилеровщины ослабнет. И кончится в самой Франции антисемитизмом как благословенным инструментом для революции и фашизма. И многочисленными новыми кандидатами для еврейской иммиграции в Палестину. Считаю это неизбежным.
Покуда это случится, Блюм будет считать своим социалистическим долгом разрешить либерально и радикально еврейский вопрос. На нашу голову. Надо принять меры, чтобы это предупредить. Поскольку возможно. Что Вы можете сделать? Что, когда и через кого? Сообщите.
Всего Вам доброго
П. Р.
В перспективе этих «серьезных пертурбаций в Европе» все остальные вопросы отходили для Рутенберга на задний план. Перед остро предчувствуемой им неизбежностью истребления евреев получала оправдание любая сделка, пусть с самим дьяволом. Расчет на крупнейшие европейские державы, которые оказались бы способны обезопасить еврейское население от гитлеровской угрозы, был самым минимальным: Англия не только не выполнила взятых на себя обязательств по созданию в Эрец-Исраэль «еврейского национального дома», но, наоборот, всячески сдерживала еврейскую иммиграцию; во Франции, несмотря на победу левых, росли антисемитские и фашистские настроения. Иллюзия, что только «советская твердыня» будет честно противостоять гитлеровским агрессии и стремлению к мировому господству, до заключения тайного сговора СССР с Германией и циничного раздела «сфер влияния» развеяна еще не была. В этой ситуации из намерений неустрашимого и непримиримого антибольшевика Бурцева мобилизовать для борьбы с ненавистным ему советским режимом двух в прошлом заметных революционеров – Рутенберга и Новомейского – едва ли могло что-то получиться.
В RA хранятся три письма Бурцева к Рутенбергу, связанные с весьма коротким эпизодом в истории их отношений этого времени (первое датировано 5 января, последнее – 18 февраля 1936 г.). Несмотря на малое количество и сжатость охватываемой ими временной дистанции, они представляют известный интерес как с точки зрения некоторых новых штрихов бурцевской биографии, так и в особенно интересующем нас поиске ответа на загадку просоветских рутенберговских настроений.
Все три отпечатаны на машинке и посвящены одной теме – борьбе с большевиками, которая в этот период не только не занимала Рутенберга и постоянно присутствующего в них Новомейского, но в силу разных причин и обстоятельств, о которых речь пойдет ниже, вызывала известное отторжение.
Париж 5.1.1936
П.М. Рутенбергу
Дорогой Петр Моисеевич!
Случайно вчера я Вас встретил на собрании. Если бы не эта случайность, я и на этот раз не видел бы Вас.
Из Ваших слов я вижу, что наш М.А. Нов<омейский>, о котором мы с Вами говорили, получил мои письма, посланные с год тому назад в Лондон, и даже списывался по поводу них с Вами. Вы даже, кажется, думали, что я получил от него какой-то ответ. Но это недоразумение. Я не получил от него даже уведомления о моих письмах и полагал, что он почему-нибудь не получил моих писем или что его ответы не дошли до меня. Я только не допускал мысли, чтобы ни он, ни Вы не ответили мне. Я ведь писал не о личном каком-нибудь деле, а исключительно об общественном – о том, о чем мы с Вами когда-то так много и так горячо говорили. С Вами я об этом говорил и в 1908 г. (до того мы с Вами знали друг друга, но лично никакого общего дела не делали), и в 1917-18 г., когда сидели у большевиков вместе в Петропавловской крепости и в Крестах, – мы тогда о многом переговорили. С Н<овомейским> я встретился в Сибири, он в кандалах и в арестантской одежде шел на каторгу, а я как поселенец шел в Туруханский край. Мне кажется, он тогда понял, почему я и в то время был врагом большевиков. Потом он яснее понял, конечно, мою вражду к большевикам, особенно после 1917 г. Таким образом, мне нет нужды обоим вам объяснять, чем я живу сейчас. Я сейчас являюсь тем же, чем был с 1889 г. до 1914 и с 1914 до сих пор. Обо всем этом я в нескольких словах писал в прошлом году в моих письмах Н<овомейскому> в Лондон. Скажу Вам теперь, что не только продолжаю относиться к большевикам, как относился раньше, но я сохранил и свою веру в необходимость бороться с ними и веру в победу над ними. Как и раньше, я настроен оптимистически и по мере возможности веду борьбу с ними за национальную Россию. Если у Вас не сохранились мои последние издания, сообщите мне, и я Вам вышлю их. В последнее время я много работал над Пушкиным и приготовил, мне кажется, несколько значительных работ29.
Не знаю, как Вы настроены теперь, но если так же, как во время первых прежних наших встреч, то я не сомневаюсь, что Вы бы поняли меня и пошли ко мне навстречу оба.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});