Читать интересную книгу Квинт Лициний - Your Name

Моё внимание в небольшом числе похожих тайник привлёк именно качеством исполнения. Я предположил, что какой-то специальной охраны в отдельно стоящем особняке быть не должно.

Её и не было. Я провисел на деревьях почти два часа, запоминая и перепроверяя положения занавесок на окнах — за это время не дёрнулась ни одна. Когда я перелез через глухой двухметровый забор, во дворе было тихо и безлюдно. Поковырял отмычкой в замке, нащупал нужный рычажок и потянул — дверь беззвучно приоткрылась. Я скользнул в проём и прислушался. В доме царила мёртвая тишина.

На всякий случай я прошёлся по нему, прислушиваясь и изучая расположение, последнее меня чуть позже и спасло. Ни-ко-го.

Поднялся на чердак, к третьей слева массивной балке, и нащупал на стороне, обращённой к крыше, два чуть выступающих «сучка». Потянул за них в разные стороны и, тихо щёлкнув, почти полутораметровый участок древисины отошёл вниз, обнажая выдолбленное нутро объёмом с хороший чемодан.

Я посветил фонариком и тихо присвистнул. Натуральный сим-сим… Ну вот куда ему столько?

Ладно, ювелирка мне нафиг не нужна… Хм… А вот крупные бриллинты без оправ — это неплохая идея, богатство в очень высокой концентрации. Однокаратник хорошего качества, а это камешек с ноготь мизинца, сейчас должен стоить три-пять тысяч долларов. Очень удобно — на таможне не звенит и легко меняется на наличку в любой крупной столице без ненужного любопытства со стороны покупателя. Хотя, сейчас металлодетекторов на границах ещё нет, звенеть нечему…

Я высыпал поблескивающие гранями конусы на ладонь и пересчитал. Четырнадцать. Чистоту и наличие включений, конечно, сам не определю, но огранка качественная и размер хороший — от одного до двух, может, даже, чуть больше карат. За пяток таких камней можно весь этот огромный старый особняк купить.

В хозяйстве пригодятся, и я отправил их в пакет, а пакет — в карман.

Рубли и валюты лежали порознь, стопками аккуратно перевязанных бечевой пачек. Доллары, фунты стерлингов, финские и германские марки, итальянские лиры… Даже йены есть!

Я заколебался. В общем-то я шёл сюда за рублями, и надо мне не много, пару тысяч до осени перехватить.

С другой стороны, кто знает, как планы мои изменятся, они ж не в камне высечены… Запас карман не тянет… Да и не сиротку из детского дома обношу… Уговаривая себя таким образом, утрамбовал в сумку, не особо разбирая, разноцветных бумажек и, помучавшись, защёлкнул фальшбалку. С облегчением выдохнул, написал красным фломастером на стропиле «храните деньги в сберегательной кассе» и, довольный собой, пошёл вниз. А, спустившись на площадку второго этажа, вдруг понял, что сейчас из-за угла выйдет кто-то по настоящему крупный…

Я ещё раз поменял опорную руку и ногу и стал думать, как буду выбираться из ловушки. Никаких «Один дома», ни боже упаси. Чистый дёр на скорости. Моя лёгкость и тренированность против резвости и выносливости Котовского. Сумку при плохом раскладе придётся бросить, не до жиру…

Приоткрыл дверцу и прислушался. В коридоре жалобно поскрипывают, прогибаясь под переминающимся Ханом, половые доски. Вот он что-то спрашивает громким шопотом у осматривающего гостинную Котовского, тот рассержено шипит в ответ.

Выползаю из спасительной тумбы, с трудом разгибая перенапрягшееся тело, встряхиваю затёкшие ноги и медленно, на уровне колен, поверх пухлого сидения кресла, выглядываю из-за угла.

Можно! Два бесшумных шага, неторопливых — чтоб не потревожить воздух, чтоб не мелькнула тень, и я скрываюсь за другим углом, приблизившись к окну. Чутко прислушиваясь к происходящему всего в десяти метрах от меня, осматриваю незнакомые шпингалеты и соображаю, как они действуют. Ага, вот здесь надо потянуть…

Лёгкий скрип оконной петли чуть не разорвал мне сердце. Я обмер, превратившись в одно большое ухо. Услышали?

Чистый воздух свободы из открытой створки зовёт плюнуть на осторожность и полететь напролом стремительным ветром. Я с большим трудом переборол этот порыв. Отступать буду медленно и неторопливо.

Звуки возни в глубине дома не изменились. Глубоко вздохнул пару раз, вентилируя лёгкие, и, пересев с беломраморного подоконника на жесть водоотлива, плотно прикрыл за собой раму. Всё, я на улице!

Спрыгиваю на мягкую землю и перекатываюсь. Yes, воистину, we can!

Пригнувшись, крадусь вдоль облицовки фасада и, завернув за угол, обессиленно прислоняюсь к стене. Теперь, даже если они выскочат в ту или иную дверь, меня сразу не увидят, а я их услышу.

Отираю с раскрасневшегося лица пот и пытаюсь вспомнить подсмотренное с деревьев расположение построек. Верчу в уме получившуюся картинку, прикидывая мёртвые зоны для башенки наверху. Таких, чтоб незаметно отойти от дома к забору, похоже, нет. Придётся рисковать.

Так, эту сторону первого этажа Котовский уже осмотрел… Медленными плавными шажками отхожу от стены и провожу взглядом по окнам. Никого. Ещё четыре шажка от дома, и я осторожно выглядываю из-под крыши на башенку. В ней никого не видно… Нет, вообще никого нет.

Хм… Оно и верно, там окна для Сомосы высоко сделаны, ему табуретка бы понадобилась… И где же он?

Чутко вслушиваясь, продолжаю в полоборота медленно отсупать от дома в глубь двора, под прикрытие построенного из шлакоблоков гаража. На коньке крыши тоже никого не видно…

Хитрый карлик! Я встревоженно крутанулся, оглядываясь вокруг и, плюнув на осторожность, рывком ухожу за гараж.

Ну, здравствуй, забор! Оглядываю его, примеряясь. Закинул за спину сумку, поддёрнул ремень поудобнее.

Прямо за спиной пронзительно заскрипели ржавые петли. Чувствуя, как обрывается всё внутри, резко подпрыгиваю, оборачиваясь к гаражным воротам за спиной. Глаза выхватывают быстро растущий тёмной проём и выступающую из него на солнечный свет человеческую фигуру. В горле мгновенно пересохло, и отчаянье парализовало меня.

Четвёртый был с меня ростом и похож на паучка — хлипкий, с непропорционально длинными худыми ручками и ножками. Голова башней сидит на коротком бочкообразном теле почти без шеи, над скошенным подбородком в окружении бесцветного пушка тонко кривится неуверенная улыбка. Из-за роста я чуть было не принял его за ровестника, но у подростков не бывает такого липкого ощупывающего взгляда усталых глаз.

На секунду мы оба замерли от неожиданности, затем, переборов ужас, я резко шагнул вперёд и с силой втолкнул его обратно в гараж. Тщедушное тело молча улетело в сумрак. Я закрыл дверь на засов и передёрнулся, сбрасывая след от приставучего взгляда.

Короткий разбег, прыжок, цепляюсь руками за верх, легко вздёргиваю себя на забор. Закинув ногу, на мгновенье замираю, окидывая взглядом по-прежнему тихий безмятежный двор, и покачивающая на ветру сосновая ветка колко тычется мне затылок. Спрыгиваю на упругий мох и тут же резко стартую в глубь редкого сосняка, наращивая расстояние между собой и Хунтой. Напитанный хвоей воздух омывает чистыми струями лицо и смывает пережитой ужас. Бегу, ощущая лбом, щёками тепло солнца. Живой!

Вторник, 03.05.1977, 18.30 Ленинград, Театральная площадь.

Я отошёл от бассейна «Дельфин» и, миновав монументальный Дом Культуры, свернул правее, к Театральной площади. Прямоугольник спортивной сумки через плечо как бы намекает возможным наблюдателям на то, что ребёнок идёт с тренировки. Внутрь я уложил мокрую мочалку с мылом и плавки с шапочкой.

Перестраховка? Возможно. Но иногда лучше перебдеть, уж я-то теперь знаю…

Энергично прошагал мимо Кировского театра в сторону Троицкого Собора и, поднявшись по ступенькам на углу, зашёл в кафе-столовую. Любовно оглядел разнообразие аппетитной выпечки: песочное кольцо с присыпкой из жаренного арахиса, покрытая ровной тёмно-шоколадной глазурью песочная же полоска со слоем повидла, румяные сочники, слоёные пирожки с ароматным фаршем… Глаза разбегаются. Выбрал в итоге столичный салат с крупными кусками отварной говядины и удивительно вкусным, как я уже успел выяснить, майонезом, ромовую бабу с изюмом и традиционное кофе с молоком из высокого бака.

Встал к круглой стойке у окна, бросил под ноги сумку и приступил к неторопливой трапезе, время от времени лениво поглядывая на копошение народа вдоль театрального фасада.

Минут через семь к левому крылу Кировского, всего метрах в пятидесяти от кафе, плавно подплыла, притягивая к себе взгляды спешащих театралов, вызывающе шикарная, идеально вымытая, глянцево-чёрная машина с дипломатическим номером на красном фоне и флажком США на капоте. Выдержав длинную паузу, задняя дверца плавно отошла, из неё тяжело выбрался Колвер Глайстин и с заметной ненавистью, вызвавшей у меня тихий смешок, обозрел окружающие его имперски пышные здания театров.

То, что генерального консула должны пасти — не вопрос. Но вот обнаружить в людской сутолоке разведчиков службы наружного наблюдения…