Читать интересную книгу Пролог - Николай Чернышевский

Так и сбылось все. Скоро Анюта вошла в очень большую милость у Ивана Ильича. В такую, что осмелилась даже исполнить желание прежней фаворитки: говорить Ивану Ильичу, чтоб он выдал прежнюю фаворитку замуж. Дело было щекотливое. Но Анюта не глупа и устроила счастье своей приятельницы.

Мимолетные совместницы из подсудимых мелькали нередко. Но постоянною любовницею оставалась одна Анюта. И не только сохраняла бесспорное обладание его сердцем, становилась все милее ему. — Года через полтора он уже прекрасно одевал ее. Давно она не мыла белье, не была служанкою, была исключительно любовницею. Но Иван Ильич был человек тугой на расходы. Только года через полтора Анюта стала и по будням ходить в шелковых платьях. Потом она получила и право разъезжать в карете Ивана Ильича. Это было счастливое время.

Степанида дивилась уму и уменью Анюты. Как это она так завладела Иваном Ильичом? Степанида жила у него давно, много любовниц. — то есть постоянных любовниц. — перебывало при ней. Все жили с нею, в комнате для женской прислуги. — все так и оставались при своих занятиях: кто прачкою, кто швеею, кто помощницей повара. Одной Анюте удалось так выйти в настоящие любовницы, какие бывают у добрых людей в хороших домах. — в барыни, можно сказать!

Это понятно: у Анюты не совсем те манеры, как у девушек, выросших безо всякого воспитания. В детстве она была барышнею. Года четыре жила в пансионе для благородных девиц. Заметные следы хорошего тона остались и в ее разговоре и в ее манерах. Много забылось, как забылся французский язык. Но не совсем потерялась грациозная деликатность в движениях, как осталось в памяти довольно много французских фраз.

Милая Анюта. — ты будешь восстановлена. Все будут уважать тебя, я буду гордиться тобою. — Половина первого. Ты уже спишь, моя милая. Моя чувственность должна покориться нежному чувству, которое запретит мне нарушить твой сон. До завтра, Анюта.

В тот вечер шалостей перед приездом Черкасова я сказал ей, что подкуплю ее кухарку и приду посмотреть на нее, спящую. — зачем она строга, зачем не позволяет мне заглянуть еще раз на ее грудь? — Я видел, почему же нельзя мне взглянуть еще? — Нельзя? — То я увижу, как она спит. — „Ах, боже мой, какой стыд!“ — „Почему же стыд? Я видел многих девушек, которые спят очень мило, и не стыдились, чтобы я видел, как они спят“. — „Ах, значит, они спят не так…“ — Она остановилась, покраснела и засмеялась: „Я не хочу говорить с вами!“ — „Они спят не так, как вы, хотели вы сказать — они спят не разметавшись. А вы разметавшись?“ — „Ах, какой вы, право!“ — Она потупила глазки. „Я угадал?“ — „Нет“. - сказала она сквозь слезы. Милая!

О, как бело должно быть все ее прекрасное тело!

Я вижу ее, — я вижу ее. Она разметалась, руки закинуты на подушку, одна ножка протянута, другая несколько согнута. — она вся перед моими глазами, сияющая белизною.

Она вздохнула и повернулась; правое плечико приподнялось, левое опустилось, — ручки легли вдоль корпуса. — она опять вздохнула и повернулась. — опять грудью вверх, мимо? — обе ножки протягиваются, левая тихо закидывается на правую, — опять опускается, обе ножки лежат протянутые. — левая остается протянута, правая сгибается под ее колено, — еще, еще, правая ручка ложится на согнутое колено, левая закинулась на подушку — правая поднимается выше по ножкам, скользит по корпусу и закрывает грудь. — Милая моя, я не жалуюсь на эту ручку, пусть она закрывает от меня грудь, ты вся прелестна, и я не могу решить, которая из твоих ножек лежит милее, — правая ли с дивным своим вгибом, левая ли, выпрямленная. — милая, дивная! О, останься так! Ты вся мила, как нежная грудь твоя!

О моя светлая, — вся ослепительная белая, — твой мирный сон распаляет меня! И ты будешь гореть, и ты затрепещешь страстью.

Я чувствую как будто юноша, еще не получавший ласки от женщины. Да и не в самом ли деле это будет первая женщина, которую обниму с полным упоением страсти.

Да, она первая будет наслаждаться так же страстно, как я. — те не наслаждались. — их утомленная вялость охлаждала и меня. Они не были женщинами в моих объятиях.

Ты, милая, первая будешь наслаждаться вместе со мною. — и с тобою первою я испытаю всю упоительность самозабвения страсти. — моей в твоей, твоей в моей. Я чувствовал, что еще не знал, как упоительны могут быть восторги наслаждения; — переживу ли я жгучую негу твоих объятий…

Всходит солнце, моя милая, — всходит солнце дня, который соединит нас. Милая, милая…

3. Да. Она милая, она моя милая.

Час ночи. Да, она вся такая, как я видел ее в моих грезах наяву вчера.

Ослепительно бела. Дивная чистота форм.

Она так мило, тихо спит. Безжалостно, бессовестно было бы снова будить ее. Хочу приковать себя к месту, пока сон станет одолевать и меня.

„Я женюсь, Анюта. Нельзя тебе оставаться здесь. Тебе надобно будет жить на особой квартире. Надобно выдать тебя замуж. Не печалься, Анюта. Я буду жить с тобою по-прежнему. Жена у меня будет гораздо похуже тебя; да хотя бы и не хуже, все-таки ты не лишняя“.

При всей верности этого утешения Анюта опечалилась. Не то, чтоб она слишком любила этого человека. — пожалуй, она была бы не больше. — даже меньше огорчена, если б он не прибавлял утешения, что будет жить с нею по-прежнему. И опять не то, чтобы ей не нравился он: нравился, потому что ей было хорошо, очень хорошо быть его любовницею. Но хорошо было потому, что она жила при нем, в его хозяйстве. А жить на особой квартире, — она знала, будет совсем не то, совсем не то, так что довольно мало будет радости оставаться его любовницею. Не могло много утешать ее это его обещание: она понимала, что ее счастливое время кончилось.

Из трех с лишком лет, которые она прожила при нем, последние два года были для нее счастливым временем. Чего ей недоставало? — Всего было у нее вдоволь, чего только желала ее душа. — и желать больше было нечего; надобно было только благодарить бога.

Правда, Иван Ильич был не такой человек, чтобы бросать деньги попусту; а еще меньше того, чтобы какая угодно любовница могла иметь хоть маленькую власть над его портмоне. Но он был вовсе не скряга; он был только расчетлив, очень расчетлив, и тугого характера. Бросать деньги на чужие прихоти, это было не в его характере. Но сам он любил жить хорошо и перед этим временем занял такую должность, что вовсе перестал скупиться на себя; — зачем было скупиться? — Все-таки богател. Чудесная была должность! Ах, какая должность! Что было скупиться? Да и не хорошо было бы: приличие по должности требовало. Он не мог допустить этого, чтобы стали говорить: должность занимает, а жить не умеет. Оттого-то всего больше и не поскупился он сделать Анюту формально своею любовницею: стал занимать такую должность, а сам человек не женатый. — как это не видно было бы, какая у него любовница — где она? — Неужели он, на такой должности, живет с какою-нибудь прачкою или кухаркою? — Неприлично! — Потому ему и нельзя было: необходимость того требовала; для общества было надобно.

Он жил с комфортом, отчасти даже пышностью. А когда он возвел Анюту в сан формальной любовницы, то и ей пришлось пользоваться всеми благами его жизни.

Его квартира была великолепная. На свои деньги он не захотел бы нанять такой, так отделать и убрать: и величина и меблировка, все было дороже, чем требовалось для комфорта и приличия. Но все было казенное и зависело от него же самого. Потому было великолепно. — Когда Анюта сделалась формальною его любовницею, она получила верховный надзор за его квартирою, — и стала пользоваться всем этим пространством, блеском, — как ей угодно расхаживать по всем этим прекрасным комнатам; — а ее комната самая лучшая изо всех.

Само собою, ее комната была лучше всех, потому что он был человек умеющий жить. Формальной любовнице, конечно, следовало быть переселенной в спальную. А где же, как не в спальной, и нужно все самое хорошее человеку, который понимает, что настоящая жизнь должна быть не для парада, а для собственного удовольствия? — Ах, как внимательно хорошо было все в спальной! — Нельзя описать, невозможно вообразить, как прелестно и богато была убрана спальная! Например, что за кровать! — Просто загляденье! — А постель! — Это просто чудо! — Это он не пожалел сделать на свой счет: неловко же поставить такие цены таким вещам в казенный расход; — а что ж и должно быть хорошее, как не это? — Так он судил; и справедливо. Ах, что это была за постель! — Лучше всякого описания. Смотришь на нее. — и ложиться жаль: изомнешь; — ляжешь. — и вставать не хочется, так пышно, мягко, нежно и тепло, и не жарко! — Прелесть, прелесть!

Но как же можно было, чтобы на такую постель ложились любовницы — служанки от корыта с бельем или от очага, вспотевшие, в грубом белье? — Ах, тогда у него еще не было такой постели, он завел ее уже после. Но и прежде у него была хорошая постель. — та самая, которую он подарил Анюте, отдавая замуж. — хорошая, прекрасная! — Разумеется, и на такую нельзя положить служанку в таком виде, как родит служанка. — хоть, впрочем, эти служанки не были вспотевшие. — потому что они больше только для порядка были кто прачкою, кто на кухне, чтобы не зазнавались, не имели лишних претензий; — работы не требовалось, он не применял; — но все же нельзя было положить их в таком виде на прежнюю постель; а тем больше нельзя было допустить подсудимых в таком виде, как они приходили. — грязные, ужас! — Но на это у Степаниды было и туалетное мыло и весь туалет. Перед тем как идти к барину. — из подсудимых ли, служанка ли, все равно, каждый раз надобно было позаботиться о себе. — Степанида наблюдала за этим. Из ванны, вспрыснутая лоделавандом. — Иван Ильич любил лоделаванд больше всяких духов. — припомаженная, в рубашечке голландского полотна, в батистовом пеньюарчике. — не то что служанка, и всякая подсудимая шла на постель, достойная такой постели. — иная из подсудимых такая, что и Анюте не жаль было даже и новой постели для такой воздушной душеньки; — потому что при новой постели своих домашних из прислуги уже не было, а только по временам, на короткое время, какая-нибудь подсудимая. — Даже и после они-таки бывали? — И не возбуждали ревности? — Чего же тут ревновать, когда в этом и не было ничего такого опасного? — Дня два, три. — неделю поживет. — и только. Этого нельзя было бояться, что потеряешь место. — нет; он правду говорил: „Это у меня такой характер, для разнообразия; а ты не беспокойся об этом, Анюта: я люблю тебя за то, что ты смирна; свяжись с другою, надобно будет еще ругать ее, чтобы не надоедала просьбами, да еще, пожалуй, воровка попадется. А тобою я доволен: что делаю тебе, тем ты и довольна. — умна и смирна“.