Колени у него ослабели и подогнулись, он осел бы на пол, если бы не разбросанное повсюду стекло. Нетвердо держась на ногах, Рубен прошел в комнату и увидел записку, приколотую к столбику перил.
Дорогой Рубен!
Мы крайне разочарованы вашим поведением. Вы оказались лживой и коварной змеей. Лично я чувствую себя оскорбленным до глубины души: ведь я верил, что вы человек порядочный. Мой брат Джефферсон утверждает, что вы презренный червь, и я теперь с ним в этом согласен. Ребята считают, что не стоит предупреждать вас заранее, но у меня доброе сердце, и вот вам наше предупреждение: при следующей встрече мы вас убьем.
Искренне ваш Линкольн Крокер.
Рубен вытащил часы и щелкнул крышкой. Одиннадцать. Они договорились встретиться для окончательного расчета в десять. Одно можно было сказать в пользу Линкольна: он был строго пунктуален. Мысль о том, что еще могло оказаться разбитым, если бы он сам вернулся домой вовремя, – его собственная голова, к примеру, – заставила Рубена очнуться и тронуться с места. Перешагивая через две ступеньки, он взлетел по лестнице и, заглянув в спальню, без особого удивления отметил, что она тоже разгромлена.
Меньше всего пострадала ванная: потому, вероятно, что все в ней было привинчено к полу. Крокеры удовлетворились тем, что расколотили зеркало над умывальником и сбросили с полки на пол туалетные принадлежности. Не дыша от страха и скверного предчувствия, Рубен опустил крышку ватерклозета и встал на нее ногами. Судя по виду, тяжелая эмалированная крышка водяного бака осталась нетронутой. Он отодвинул ее и заглянул внутрь. Есть! «Ослы, болваны, невежественные кретины, сукины дети!» – бормотал он, охваченный радостью и запоздалым гневом, засовывая руку в бак и вытаскивая самое драгоценное свое приобретение: бутылку «Дом Периньон-Промье-Куве» урожая 1882 года. В целости и сохранности. К бутылке были прилеплены пластырем две золотые монеты по двадцать долларов. Давным-давно он спрятал их на черный день.
Более внимательный осмотр разоренной спальни показал, что Линкольн и компания проявили необычайную осмотрительность при разгроме: все, что принадлежало ему самому, было уничтожено, собственность Грейс осталась нетронутой. Рубен нашел саквояж, который Анри, вернее, Генри, несостоявшийся муж, послал ей вместе с одеждой, и запихнул в него наобум какую-то юбку, блузку, белье, пару чулок и туфель.
Обнаружив среди обломков несломанный карандаш, он написал записку миссис Финни на обратной стороне какого-то старого конверта, вложил в него одну из золотых монет и оставил на перилах лестницы. Бросив последний скорбный взгляд вокруг – он боялся, что если задержится еще хоть на минутку, то не выдержит и расплачется, – Рубен попрощался с квартирой, в которой прожил почти год – неслыханно большой срок для него! – и покинул ее навсегда.
Поблизости от «Баньон-Армз» он не заметил ни одного подозрительного субъекта. Нет, не совсем так. Местные обитатели сами по себе отнюдь не внушали доверия, но по крайней мере ему не попалось на глаза ни одного китайца. Седовласый клерк по-прежнему нес вахту за стойкой, причем с тем же усердием и прилежанием, что и ночью. Рубен прошел мимо, не потревожив его сон, и поднялся на второй этаж.
– Кто там? – спросила Грейс, когда он постучал в дверь.
Рубену пришло в голову несколько легкомысленных, даже игривых вариантов ответа, но, поскольку ему еще не было известно, в каком настроении она проснулась и с какой ноги встала, он откликнулся просто:
– Рубен.
В замке повернулся ключ. Рубен подождал немного, но дверь так и не открылась. Пришлось открывать самому.
Когда он вошел, она уже была на другом конце комнаты, целиком поглощенная чересчур шумной и суетливой процедурой умывания. При этом она стояла, повернувшись к нему облаченной в желтый шелк спиной, и бросила через плечо «доброе утро» так торопливо, что разглядеть ее лицо ему не удалось.
– Доброе утро, – осторожно отозвался Рубен, поставив саквояж на кровать. – Вот принес тебе одежду.
– А-а… А я-то думала, кдатпдв…
– Как-как?
Грейс отняла от лица мокрое полотенце.
– Я не знала, куда ты подевался, – повторила она, обращаясь к стене, и вновь принялась плескаться.
– А-а-а, понятно. Ну теперь ты знаешь. Я ходил домой, принес тебе одежду.
Об остальном слишком больно было говорить. Рубен решил, что расскажет ей немного погодя. Он стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы, и смотрел, как она уже, кажется, в десятый раз повторяет ритуал омовения. С чего бы начать разговор? Любая, даже самая невинная реплика – например: «Как ты себя чувствуешь?» – могла быть истолкована превратно и вызвать непредсказуемые последствия, а Рубен был не в том состоянии, чтобы вступать в перепалку.
В чем дело? Почему Грейс проявляет к нему не больше дружелюбия и тепла, чем трамвайный кондуктор? Может быть, прошлая ночь ему приснилась? Ему до смерти хотелось узнать, чем эта ночь была для нее. Для него самого она стала знаменательным событием, хотя у него еще не было времени осознать, что именно данное знамение означало.
Самым поразительным ему казалось необычайное ощущение радостного подъема. Его мир только что рухнул: ему негде было жить, пятеро американцев и целая армия китайцев охотились за его головой, все его движимое и недвижимое имущество свелось к бутылке шампанского и золотой двадцадке, и все же не было в его жизни другого случая, когда – трезвый или пьяный – Рубен чувствовал себя таким счастливым. Его тело и разум пребывали в полном согласии, да и душа – что бы ни подразумевалось под этим словом – была довольна.
Он напомнил себе, что наутро всегда наступает похмелье и пережить его не так-то просто. На этот раз похмелье оказалось особенно тяжким, но и прошедшую ночь никак нельзя было отнести к событиям заурядным, тем более для первого раза. Что же все-таки значила эта ночь для Грейс? Что она теперь о нем думает? И когда она наконец перестанет поливать себя водой?
Вероятно, она, так. же, как и он сам, была не из тех, кто любит порассуждать вслух о своих чувствах, предположил Рубен. При других обстоятельствах его бы это вполне устроило. Он считал, что женщины чересчур увлекаются собиранием, разглядыванием в лупу и обсуждением даже самых пустячных слов, жестов или взглядов, особенно когда отношения доходят до постели. Они обожают копаться в подробностях: все-то им надо знать, все разложить по полочкам и наклеить ярлычок. Но вот на этот раз, в виде исключения, он не стал бы возражать против краткого, но откровенного разговора, в котором все было бы сказано и названо своими именами, чтобы их отношения – как бы они ни сложились – могли продолжаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});