Стюарт сказал:
— Вы хотите отпугнуть мистера Джилла?
— Что вы, — возразил Джилл, — я понимаю. Починка радиоаппаратуры — прерогатива мастеров. У нас в Вест-Марине тоже так.
Миссис Харди сказала Бонни:
— Стюарт говорит, что вы когда-то жили здесь.
— Я работала некоторое время в радиационной лаборатории, — ответила Бонни, — а затем перешла в Ливермор, также при университете. Конечно… — она растерялась, — все сейчас так изменилось. Я бы не узнала Беркли. Когда мы проезжали через город, я не узнавала ничего, за исключением, может быть, самой авеню Сан-Пабло. Все маленькие магазинчики — они выглядят как новенькие.
— Они действительно новые, — согласился Дин Харди. Из приемника послышался треск статических разрядов, и он приблизил ухо к динамику, напряженно вслушиваясь. — Обычно передача идет на частоте шестьсот сорок килогерц. Извините…
Он повернулся к ним спиной, полностью сосредоточившись на радио.
— Подкрути фитиль лампы, — сказал Джилл Бонни, — тогда шкалу будет лучше видно.
Бонни так и сделала, дивясь, что даже здесь, в городе, жители все еще зависят от примитивных масляных ламп. Она предполагала, что городская электросеть уже давно восстановлена, по крайней мере частично. По некоторым параметрам Беркли явно отставал от Вест-Марина. Даже в Болинасе…
— Есть, — сказал мистер Харди, прервав ее размышления. — Я знал, что поймаю его. И опереттой здесь не пахнет… — Его лицо засияло довольной улыбкой.
— О господи, — воскликнула Элла Харди, — молю небеса, чтобы ему стало лучше!
И она стиснула руки в тревоге.
Из динамика раздался дружелюбный, раскованный, такой знакомый всем голос:
— Привет, полуночники! Как вы думаете, кто это говорит вам: алло! алло! — Дейнджерфильд засмеялся. — Да, друзья мои. Я снова встал на ноги. И сразу же принялся крутить все эти маленькие потертые ручки и регуляторы как сумасшедший… Вот так-то.
Голос его был теплый, и лица тех, кто был в комнате вместе с Бонни, расплылись в улыбке, разделяя то удовольствие, которое слышалось в его голосе. Они согласно кивали.
— Вот видите, — сказала Элла Харди. — Ему лучше. Можно сказать, что он выздоровел. Он не притворяется здоровым, разницу можно понять сразу.
— Там-та-ра-рам, — продолжал Дейнджерфильд, — давайте-ка теперь посмотрим: какие у нас новости? Вы слышали о враге общества номер один, бывшем физике, которого мы все так хорошо помним? О нашем приятеле докторе Блутгельде — или я должен назвать его доктором Бладмани?[6] Так или иначе, полагаю, сейчас вы все знаете, что нашего дорогого доктора Бладмани больше нет с нами. Да, это правда.
— До меня дошли слухи, — взволнованно сказал мистер Харди. — Торговец, благополучно пригнавший воздушный шар из округа Марин…
— Ш-ш-ш, — шикнула на него Элла Харди.
— Да, да, — говорил тем временем Дейнджерфильд, — некая особа в Северной Калифорнии позаботилась о докторе Б. Окончательно и бесповоротно. Мы в неоплатном долгу перед некоей маленькой особой, потому что, скажем честно, друзья, эта особа несколько… недоукомплектована. И все же смогла сделать то, чего не смог бы никто. — Голос Дейнджерфильда стал вдруг жестким и непреклонным, в нем появилась нотка, которую раньше никто не слышал. Слушатели изумленно переглянулись. — Я говорю о Хоппи Харрингтоне. Вы не знаете такого? А следовало бы — без Хоппи никого из вас не было бы в живых.
Харди нахмурился, поскреб в задумчивости подбородок и вопросительно глянул на Эллу.
— Этот Хоппи Харрингтон, — говорил Дейнджерфильд, — задушил доктора Б., не выходя из своего дома, на расстоянии четырех миль. Это было легко. Очень легко. Думаете, что все это нереально? В-в-ве-е-сьма длинные руки, не правда ли, друзья? И весьма сильные. Расскажу вам еще кое-что поинтереснее, — голос его перешел в доверительный, интимный шепот, — у Хоппи совсем нет ни рук, ни ног.
И Дейнджерфильд весело рассмеялся.
Бонни тихо сказала:
— Эндрю, это он, да?
Развернувшись на стуле, чтобы оказаться к ней лицом, он ответил:
— Да, дорогая. Думаю, что — да.
— Кто? — спросил Стюарт Макконти.
Теперь голос, шедший из динамика, подводил итоги, более спокойно, но и более сурово. Он опять стал холодным и непреклонным.
— Была предпринята попытка, — заявил он, — вознаградить мистера Харрингтона. Небольшая. Несколько сигарет и немного плохого виски — если это только можно назвать вознаграждением. И несколько пустых фраз, произнесенных маленьким политиком местного масштаба. Вот и все, что сделано для человека, спасшего всех нас. Видимо, они считают…
Элла Харди сказала:
— Это не Дейнджерфильд.
Мистер Харди спросил у Джилла и Бонни:
— Тогда кто? Скажите?
Бонни ответила:
— Хоппи.
Джилл кивнул, подтверждая.
— Он там? — спросил Стюарт. — На сателлите?
— Не знаю, — сказала Бонни. — Но какая разница — где? Он управляет приборами, вот что важно, — добавила она.
А мы-то думали, что, уехав из Вест-Марина в Беркли, мы убежали, подумала она. Что мы оставили Хоппи…
— Я ничуть не удивлена, — сказала она вслух, — он давно готовился; поставил себе цель и практиковался.
— Но хватит об этом, — объявил голос из приемника уже не так жестко. — Вы еще услышите о человеке, который спас нас всех, время от времени я буду сообщать вам последние новости о нем. Старый Уолт не собирается забывать… А пока давайте послушаем музыку. Как насчет настоящего пятиструнного банджо, друзья? Подлинная американская музыка былых времен. «На ферме Пенни». Исполняет Пит Сигер, величайший из фолк-музыкантов.
Наступила пауза, а затем из динамика полились мощные звуки симфонического оркестра.
Бонни сказала задумчиво:
— Хоппи не полностью завладел ситуацией. Есть еще несколько цепей, которые ему не подчиняются.
Внезапно симфонический оркестр замолчал. Снова наступило молчание, а затем что-то, записанное на повышенной скорости, неистово запищало и резко оборвалось. Не совладав с собой, Бонни улыбнулась. Наконец с опозданием зазвучало:
Пришли плохие временаНа ферму Пенни…
Фольклорный певец пел гнусавым тенором, аккомпанируя себе на пятиструнном банджо. Собравшиеся в комнате сидели и слушали, подчиняясь долгой привычке; музыка исходила из радио, от которого они зависели в течение семи лет; они научились слушать, это стало рефлексом. И все же Бонни чувствовала стыд и отчаяние, разлитые вокруг нее. Никто в комнате полностью не понимал, что случилось; она и сама ощущала только оцепенелое замешательство. Дейнджерфильд вновь был с ними и все же не был; они получили пустую оболочку, видимость, но, в сущности, можно ли было считать это реальностью? Некий искусственный образ, привидение; он не был ни живым, ни жизнеспособным. Он имитировал внешнее движение, но был пуст и мертв. Ему было свойственно специфическое законсервированное качество, как будто холод и одиночество каким-то образом объединились, чтобы создать вокруг человека на сателлите новую скорлупу. Футляр, который покрыл живое вещество и подавил его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});