Она бросила быстрый взгляд на клетку и с ужасом поняла, что фитили догорают.
– Не смотри в ту сторону, – сказал Хью, заметив, как исказилось ее лицо. – Просто забудь о них. Если это последние наши минуты, давай проведем их в мыслях друг о друге.
– Но эти бомбы, Хью… и порох…
– Ну да, порох! – вдруг воскликнул он, внезапно оживившись.
– Что «порох»?
– Когда его много, он способен разрушить замок, но если взять щепотку… кто знает, не поможет ли он нам отомкнуть ошейник! Вот только велик риск поранить тебя. Ведь я понятия не имею о силе действия этого порошка.
– Сделай все, что нужно! Все равно нам не жить. Так хоть появляется шанс!
Хью бросился прочь и вскоре (Филиппе показалось, что прошла вечность) вернулся с воронкой и тонкой церковной свечкой. С помощью воронки порох удалось всыпать в отверстие замка.
– Отвернись и зажмурься! Я прикрою тебя, как смогу.
Молния сверкнула в темноте, от страшного треска заложило уши, шею девушки обожгла резкая боль. Навалившееся чувство дурноты вырвало у Филиппы стон. Она как будто потеряла вес и поплыла вверх, все выше… как душа, что возносится в небесные чертоги.
Когда она очнулась, Хью нес ее на руках, бормоча что-то невнятное о том, что взрыв может случиться в любую секунду. Он шел медленнее обычного и часто спотыкался.
– Я сама! Опусти меня, нам нужно торопиться!
Держась за руки, они взбежали по ступенькам, пересекли пустую трапезную, потом мощенный булыжником двор. Хью тяжело дышал, рана на лбу открылась и снова кровоточила. Филиппа двигалась вперед только усилием воли. В груди у нее жгло, сердце от напряжения готово было выскочить наружу.
Внезапно земля под ногами дрогнула. Раздался рев, который, казалось, вырвался из самых ее недр. Филиппу швырнуло вперед, Хью упал сверху, стараясь защитить ее от обломков, дождем падавших на них. Чудовищный катаклизм продолжался лишь несколько минут, но когда все стихло, от замка остались только пылающие руины.
– Вот и все, – сказал Хью, с трудом поднимаясь и протягивая Филиппе руку. – Мы живы, и мы вместе. Теперь мы всегда будем вместе, любовь моя.
Эпилог
Июнь 1173 года
Лондон
Через открытое окно в комнату влетела бабочка. Филиппа подняла голову от письма, расшифровкой которого занималась весь последний час, и проследила за полетом изящного яркого создания. Бабочка присела было на откинутую крышку чернильного прибора, но тут же вспорхнула и принялась обследовать каждый уголок помещения: полки, заставленные книгами до самого потолка, стопки старинных фолиантов на полу, высокие стрельчатые окна. Это просторное здание на Темз-Стрит Филиппа вот уже десять месяцев называла своим домом.
Солидное, с золотым тиснением жизнеописание святой Катарины Клементской привлекло внимание бабочки лишь ненадолго. Трепеща хрупкими крылышками, она сделала круг над стопкой писем на столе, вместо пресс-папье придавленных кинжалом, обогнула витой канделябр, проплыла над потертой кожаной сумкой для книг и серебряным блюдом с парой оставшихся ломтиков острого сыра, к которому Филиппа в последнее время питала слабость.
Потом настала очередь другой части кабинета. Там стоял шкафчик, обычно запертый, но сейчас распахнутый, так как именно в нем хранилось все необходимое для работы: ключи и методы расшифровки, невидимые чернила, разнообразные печати, шнур, воск (если требовалось заново запечатать прочитанные письма), увеличительные стекла, листы пергамента, перочинные кожи, скребки и тому подобное. Все это было предоставлено Филиппе по приказу Генриха Плантагенета, короля Англии, чьим личным шифровальщиком она была с некоторых пор.
Заговор с целью захвата трона был успешно подавлен, королева Элеонора заточена в Солсбери, в тюрьму не слишком строгого режима. Что касается Олдоса и Клер, они были схвачены людьми Грэхема Фокса во время бегства от горящего замка, подвергнуты допросу с пристрастием и приговорены к пожизненному заключению в подземельях Тауэра. Говорили, что даже общее несчастье не сблизило брата и сестру…
Наблюдая за бабочкой, Филиппа почувствовала в своем лоне движение, сначала сродни трепету крылышек, потом более активное. Она поспешно положила руку на округлившийся живот и позвала:
– Хью, иди скорее сюда!
На лестнице раздались шаги, словно кто-то бежал вверх, прыгая через две ступеньки.
– Что случилось? Тошнота? Боли? – встревожено спросил Хью.
– Все хорошо, лучше и быть не может. Я только хотела, чтобы ты тоже это почувствовал.
Хью наклонился, и его волосы упали на лицо, золотясь в лучах утреннего солнца. Благоговейно положил он руку на живот жены. Левую руку. Правая, в довершение к прежнему увечью, была повреждена в тот день в подвале, когда он освобождал Филиппу от железного ошейника. «Подумаешь! – сказал он позже в ответ на ее причитания. – Лучше изуродовать и без того страшную конечность, чем прекрасное лицо». Помимо этого, в память об их совместной миссии на его лбу появился шрам от кромки волос до самой брови. По этому поводу он выразился и того категоричнее: «Чем ужаснее лик шерифа, тем сильнее трепещут лондонские злодеи!»
Хью вздрогнул, когда что-то легонько толкнулось в его ладонь, потом счастливо засмеялся:
– Страсти Господни! Это будет вояка!
– Весь в отца!
Он потянулся к Филиппе, и они поцеловались, медленно и нежно.
В этот момент ей вспомнился вечер в Истингеме, когда она подглядывала за Грэхемом и Джоанной, не сознавая, что всем сердцем завидует этой паре. Ничего, не зная о жизни, она искренне верила, что не каждая женщина создана для семейной жизни. Если бы ей сказали тогда, что спустя всего один год она будет замужем за Хью Уэксфордом и беременна его ребенком, она бы посмеялась над такой нелепицей.
Но это случилось, и Филиппа была счастлива. Никогда жизнь не была так безмятежна, так полна счастливых мечтаний и надежд. Недаром в день венчания Орландо Сторци сказал, что они с Хью воплощают собой союз Солнца и Луны. Такие разные, их жизни соединились, чтобы создать нечто новое и невыразимо прекрасное.
Бабочка сделала круг над счастливой парой, вылетела в окно и поднялась над черепичными крышами Лондона навстречу солнцу, синему небу и мягкому теплу раннего лета.
Навстречу жизни.