Читать интересную книгу Год Людоеда - Петр Кожевников

Джип остановился у поворота на Приморское шоссе и свернул на обочину. Из машины вышли двое людей, которых вполне можно было принять за отца и сына. Они были странно одеты — в допотопные брезентовые плащи с просторными капюшонами, которыми пользуются любители подледного лова. В левой руке того, что годился для роли сына, раскачивался полиэтиленовый мешок с водой, в которой что-то плавало, может быть рыба. Они зашагали в сторону города, а на ближайшей остановке им удалось сесть в пригородный автобус.

Минут через тридцать, когда уже стемнело, в джипе раздался негромкий взрыв и он загорелся.

Глава 46. Спасен, но еще не выжил

Когда гости увидели Дениса, то даже не сразу поняли, что это он. Конечно, они заметили на каталке какое-то нагромождение, но это больше уже походило не на кого-то, а на что-то, то есть на труп.

Дениску заметил Колька и тотчас подумал: может быть, не стоит приближаться к этому обгоревшему телу, чтобы наверняка убедиться, что на каталке — Денис. Наверное, лучше тотчас отсюда сбежать, исчезнуть, испариться. Остальным ведь можно соврать, что не видел, не нашел, а позже все как-нибудь само собой забудется и разрешится — Дениска возьмет да выздоровеет и вернется к ним.

Пока Махлаткин размышлял, как себя лучше повести, рука его сама собой слегка толкнула Настю, и та, вскинув на него глаза, тотчас уловила смысл сигнала, притормозила, а за ней остановилась и вся небольшая, смущенная больничным окружением компания.

Федор Данилович приблизился к мальчику, внимательно осмотрел его и, погрозив ребятам пальцем, что они восприняли, как указание не шуметь и не бегать, скрылся за дверью с надписью: «Заведующий ожоговым отделением».

Гости замерли в метре от своего обгоревшего приятеля и стали негромко шушукаться. Из глубины коридора выплыла толстая санитарка, взялась за поручни и столкнула каталку с места. Голова Нетакова дернулась, ребятам показалось — сейчас он очухается, но этого не произошло: Денис по-прежнему производил впечатление если и не мертвого, то глубоко спящего. Женщина направила каталку к закрытым дверям, протаранила их отработанным ударом и исчезла вместе со своим грузом в комнате с надписью: «Процедурная», где уже, кажется, кто-то был. Во всяком случае, безнадзору показалось, что из помещения донеслась не очень разборчивая речь. Впрочем, это могло быть и радио.

* * *

Борона вышел из кабинета серьезным и грустным. Он поманил ребят за собой и, выйдя на железобетонное больничное крыльцо, остановился в печальной задумчивости.

— У Нетакова обгорело более восьмидесяти процентов поверхности тела. В таких случаях редко удается спасти пострадавшего. — Данилыч глядел куда-то поверх голов своих спутников. — Тем более что больница практически бедствует: здесь нет ни инструментов, ни медикаментов для нормальной работы. Правда, у нас с вами есть одно утешение: тот неизвестный мужчина, который привез сюда Дениску, оставил тысячу долларов на все необходимые траты и обещал прислать еще денег. Я сейчас пойду сдавать кровь: у нас с Нетаковым оказалась одна группа, а вы бегите по своим делам и не забывайте про товарища.

Понурые посетители пошли к больничным воротам. Борона еще стоял на крыльце, когда вдруг заметил странную фигуру в заношенной стройбатовской форме. Конечно, это был Следов. Он бежал и что-то кричал, а когда его голос стал не только слышен, но и понятен. Борона различил слова «отец», «брат», «мать».

— Отец погиб, Федор Данилович, а брат где-то здесь, вы его видели? — Борис тяжело дышал, судорожно хватая почерневшим ртом воздух. — Мать тоже погибла, его мать, а мальчик жив. Где он? Вы видели? Да вы и раньше его видели, и я видел, я еще подумал…

— Боренька, успокойся! — Борона положил свои тяжелые руки на плечи изможденному бегом Следову. — О ком ты говоришь? Какой мальчик? Дениска? Так он не брат тебе. Ты же знаешь его отца, Трошку Ленина. Он сейчас в КПЗ по обвинению в убийстве своей жены, Палашки Шаманки…

— Да нет, Федор Данилович, Олег, Олежка, где он? Да вы же сами были с Лолитой, когда он про своего отца рассказывал, — так это и мой отец. А вы что, не знали? — Борис недоверчиво посмотрел Федору в глаза. — Моя мама ведь с вашей супругой в одном классе училась, и отец в нем учился. Так вы что, не знали, да?

— Что-то я, конечно, знал, но, пожалуй, никак не больше твоего. — Борона взял Следова под локоть и отвел в сторону от парадного входа, около которого стали собираться заинтересованные люди. — Видишь ли, они с Колькой уже убежали решать свои насущные вопросы, но мы их сегодня же найдем: ты ведь знаешь, какая у нас разведка. Где им быть-то: на одной из тусовок, правильно? Вот мы их там и поищем. Только подожди меня немного, мне надо еще зайти в больницу.

— Федор Данилович! Ведь это мой брат! У меня один брат, понимаете?! А мать мне, представьте себе, ничего не рассказывала. Ну, то есть не договаривала. — Следов покорно шел рядом с Бороной, который вел его теперь по направлению к бежевому микроавтобусу «фольксваген», припаркованному около больничной ограды. — Отца мне очень жалко. Мать говорила, что он пил, но он мне все же отец и я не должен на него теперь сердиться…

Глава 47. Воспоминания на Невском проспекте

Алексей повернул от Дворцовой площади на Невский, остановился у Малой Морской на красный свет светофора и подумал о том, что, наверное, на всем белом свете существует очень мало людей, не имеющих своих особых памятных мест. Для одного это — городской парк, где произошло первое свидание, для другого — старый дом, обнесенный строительными лесами, в котором он когда-то родился и вырос, еще кто-то с умилением узнает двери роддома, откуда выносил свое первое чадо.

У Скунса, как ему было ни странно самому себе в этом сознаться, тоже имелись здесь свои знаменательные места. Так, приближаясь к улице Зодчего Росси, он неизменно испытывал юношеское волнение перед выходом на ринг, вновь испивая коктейль, смешанный из робости и азарта.

На этой улице, во дворе Хореографического училища, в двухэтажном флигеле, когда-то находился боксерский клуб, в который в начале семидесятых пришел испытать свои бойцовские качества выпускник детдома.

Парню повезло. Он попал к одному из лучших тренеров, а в прошлом и боксеров, Юрию Куприяновичу Лупцову. Губительной бедой его блестящего наставника была, правда, неодолимая тяга к рюмке. Говорили, что Лупцов начал пить после того, как перестал выступать.

Юрий Куприянович был похож на героических и властных испанцев с картин Веласкеса. У него было мужественное лицо, украшенное неизменной добродушно-лукавой улыбкой. При этом он был невысокого роста, плотный, а своей обманчивой неуклюжестью напоминал росомаху. С когтистым зверем легендарного боксера роднили также реакция и подвижность. Те, кого Куприяныч удостаивал чести постоять с ним «на лапах», убеждались в этом довольно быстро: стоило незадачливому бойцу на мгновение расслабиться или отвлечься, как по его лицу или корпусу тотчас скользила рука тренера, обутая в тяжелую кожаную лапу.

Снегирев пришел в клуб на Зодчего Росси после того, как его, причислив к неперспективным, отфутболили в двух предыдущих секциях, причем в одной ему так и заявил тренер с заячьей губой: «Ты — старик! — (он произносил: «фтарик!») и, болезненно ухмыльнувшись, добавил: — Для бокфа».

Юрий Куприянович, смерив новичка темно-карими, диковато горящими глазами, спросил: «По харе не боишься получить?» — «Раньше не боялся», — ответил невысокий, худой юноша. «Стасик, проверишь его в конце тренировки!» — мягко скомандовал Лупцов рослому парню с заметно опухшим, словно от слез, лицом. Стас выглядел тяжелее и мускулистее Алексея, на его губах поигрывала полуулыбка — возможно, он пытался подражать Лупцову.

В конце занятия двое парней действительно оказались на ринге. После команды «бокс» Стас бросился на Снегирева и стал дубасить его, как молоточек дубасит колоколец в механизме будильника.

Алексей, не ведавший доселе премудростей спортивного кулачного боя, не понимал, каким образом на него сыплются удары, и не знал, что предпринять против столь агрессивного противника. Попадания в корпус были не особенно чувствительными, а вот каждый удар в голову вызывал обиду и бессильную злобу. После того как Стас угодил Снегиреву в нос, чем вызвал непроизвольные слезы и кровотечение, Алексей так взбесился, что плюнул на правила ведения боя и ринулся на соперника, манипулируя руками, словно заправский жонглер. Стас от столь неожиданной метаморфозы опешил и, прижав перчатки к лицу, а локти к бедрам, ушел в глухую защиту.

Нанеся пару десятков бестолковых ударов, Снегирев выдохся и опустил руки с намерением отступить. Стас в этот момент вынырнул у него из-под правой руки и провел мощный удар левой сбоку. В голове у Алексея завертелось «чертово колесо», и сквозь густой шум, заложивший уши, он различил бодрый голос Лупцова: «Время!» Это означало конец раунда.