– Залог поставлю.
– Дядюшкино поместье в Тамбовской губернии? Али собственную душу?
– А ты душу в залог примешь? – сразу оживился Крюков.
– Принял бы по старой дружбе, да не берусь с лукавым соперничать. Души мы касаться не станем.
– Тогда на мое тело сыграем, – предложил Крюков и, видя недоумение Баркова, пояснил: – Не на все сразу, конечно, а на отдельные члены.
– И как ты прикажешь, к примеру, с твоей рукой поступить, ежели я ее выиграю? Отрубить?
– Распоряжаться ею будешь, как собственной, – ответил Крюков.
– Собственной я в носу ковыряю.
– И моей сможешь ковырять, – молвил Крюков на полном серьезе. – Но лучше ее как-то иначе использовать. Застрелить кого следует. Зарезать. Отколотить на худой конец.
– С руками понятно. А ноги на что могут сгодиться?
– Ноги для посылок.
– Не лучше ли тогда сразу голову выиграть? – поинтересовался Барков. – Она ведь всем заправляет.
– Увы, но основные части моего тела голове подчиняются далеко не всегда, – честно признался Крюков. – Отсюда и все мои несчастья… А голова сама по себе умеет браниться, давать советы, петь песни. Бритву на ней можно испытывать. Согласись, это немало.
– Соглашаюсь. Руки, ногу и голову мы уже обсудили. Тему детородного органа пока опустим, хотя он ничуть не дешевле головы. Какие еще части тела предлагаешь поставить на кон?
– Да что угодно, кроме сердца. – Крюков строго глянул на Баркова. – Сердце мое навечно отдано одной прелестной особе.
– Что же, я согласен. Залог приму. Со своей стороны выставлю… э-э-э… скажем пять тысяч ассигнациями.
– Лучше сто рублей звонкой монетой, – решительно возразил Крюков.
– Как пожелаешь… Судя по всему, в исходе игры ты не сомневаешься?
– Иначе я не пришел бы сюда. Кому охота зря терять ногу, а тем более голову.
– Игра предполагается честная?
– Окстись, Иван Семенович, – искренне возмутился Крюков. – Это ведь карты, а не бильярд. В них без некоторых ухищрений не обойтись.
– Тогда хотелось бы заранее взглянуть на твою колоду.
– Ты меня, похоже, за шулера принимаешь, – нахмурился Крюков. – Носить карты при себе свойственно только людям этой породы.
– Как же нам тогда быть? Не от руки же карты рисовать.
– Вели коридорному, тот мигом расстарается. – Крюков сам подергал витой шнур звонка.
Мигом явился ловкий малый в ситцевой косоворотке до колен и смазных сапогах. По тому, с каким душевным участием было произнесено сакраментальное: «Чего господа желать изволят?» – сразу сделалось ясно, что он готов исполнить любую просьбу постояльцев, тем более что среди ночи все эти просьбы были на диво незамысловаты и однообразны.
– Подай дюжину карточных колод и шампанского, – велел Барков.
– Будет сделано. Только шампанское нынче по четвертному за бутылочку идет, – предупредил коридорный.
– Неси, – небрежно махнул рукой Барков. – Да прихвати еще молоток и горсть гвоздей.
– Гвозди какие требуются – кузнечные или фабричные? – уточнил коридорный. – Я это потому спрашиваю, что фабричные красивше, а кузнечные прочнее.
– Без разницы. Но чтобы не меньше трех дюймов длины.
Дожидаясь заказа, Барков и Крюков развлекались анекдотами, которые в восемнадцатом веке выглядели скорее как краткие поучительные истории, взятые из жизни известных людей.
Рассчитавшись с оборотистым коридорным (молоток обошелся в гривенник, а каждый гвоздь – в грош), Барков распечатал первую попавшуюся колоду и тщательно осмотрел несколько карт, взятых наугад.
– Какого рожна, сударь, ты их так рассматриваешь? – не без ехидства поинтересовался Крюков. – Лучшего товара на этой улице все равно не сыскать. Да и ассигнации твои, надо полагать, сходного происхождения.
– Карты, ясное дело, крапленые, – констатировал Барков. – За дурачка меня держать не надо. Но уж если я заранее согласился играть, то слово свое исполню.
Банк выпало держать Крюкову, к чему, похоже, он был готов.
Ператасовав карты и позволив партнеру снять, Крюков уже приготовился было метать, но тут Барков схватил молоток и несколькими лихими ударами пригвоздил колоду к столешнице.
– Теперь сдавай, – молвил он как ни в чем не бывало.
– Признаться, я с таким способом игры дела прежде не имел, – произнес Крюков с сомнением.
– Правилам это не противоречит, – заверил его Барков. – А в портовых кабаках Лондона только так и играют. Карты в негодность приходят, зато всякие шулерские штучки исключаются.
– Умственные люди англичане, ничего не скажешь, – усмехнулся Крюков и принялся метать карты, одну за другой срывая их с гвоздя.
Этот проклятый гвоздь (не круглый, фабричный, а квадратный – кузнечный, весьма грубый на вид) разом лишил его всех ожидаемых преимуществ. Мало того что пропала возможность манипулировать картами, ловко срезая или передергивая любую из них, так еще нельзя было прощупать условные знаки, выдавленные на рубашке. Все теперь зависело от воли случая, который хоть и зовется слепым, но в любимчики себе почему-то выбирает людей, меньше всего этого желающих (а таковым был как раз Барков, ничего не терявший при любом исходе игры).
Спустя час, когда шампанское кончилось, пол в номере устилали зверски изорванные карты, а в собственности Крюкова, кроме неотчуждаемого сердца, остались только такие малозначительные органы, как желудок, кишки и мочевой пузырь.
Играть на них Барков категорически отказывался.
– Сам посуди, – убеждал он Крюкова. – Зачем мне твой мочевой пузырь, если я головой владею. Не позволю ей употреблять жидкость, и мочевой пузырь останется не у дел.
Поскольку Крюков, разгоряченный шампанским, продолжал отстаивать свою точку зрения (игра до последнего, то есть вплоть до шкуры и ногтей), Барков шутки ради приказал:
– Велю, чтобы твои легкие, ныне мне принадлежащие, перестали сотрясать воздух!
– Насовсем? – уточнил Крюков. – Или временно?
– Лучше насовсем, – не подумав, брякнул Барков. – Заболтал ты меня сегодня… Эй, человек, еще шампанского!
Крюков послушно умолк, слепил из хлебного мякиша шарик и незаметно для Баркова отправил его себе в рот.
Когда шампанское наконец появилось (по уверениям коридорного – последнее в гостинице) и Барков, склонный к широким жестам, первый бокал предложил в пух и прах проигравшемуся партнеру, тот отрицательно покачал головой, стал вдруг быстро синеть и замертво рухнул со стула.
– Ну и дурак ты, – сказал Барков, когда стало ясно, что смертельная опасность миновала. – Прямо олух царя небесного! Разве так можно? Еще чуть-чуть, и пришлось бы тебя ногами вперед выносить.
– В глотке зачем дырку сделал? – просипел Крюков, трогая обрезок гусиного пера, торчавший из его трахеи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});