Наконец, с готовым фильмом «Мама вышла замуж», в сопровождении взволнованного Киселева, меня повезли в Смольный. Все было, как всегда: за барьером с непроницаемыми лицами сидели партийные руководители, а в зале – инструкторы. Их было больше, чем обычно. Киселев мне шепнул, что, поскольку фильм про рабочий класс, на просмотр приехал секретарь ЦК по строительству. Посмотрели фильм. Наступило молчание. Первым, вопреки установившемуся порядку, взял слово один из руководителей. Он спросил, нельзя ли сделать так, чтобы бульдозерист Витя был непьющим. Киселев вскочил и поспешно сказал, что, конечно, можно.
– А что думает режиссер? – спросил секретарь.
Я сказал, что для этого нужно переснять картину, потому что в этой Витиной слабости причина основного конфликта.
– Все у вас держится на этом? – спросил руководитель и выразительно щелкнул по шее.
Инструкторы подобострастно засмеялись. Поднялась Пруглова, секретарь по пропаганде, бывшая передовая учительница.
– А как вы относитесь к сцене на крыше? Женская бригада у вас загорает в полураздетом виде! – сурово спросила Пруглова.
Я понял, что раздевать сейчас будут меня. Но тут из-за барьера выскочил человек, похожий на рабочего Максима из фильма Козинцева «Выборгская сторона». Это и был секретарь ЦК.
– Замечательная картина! – выкрикнул Максим. – Наконец я увидел живых людей, а то у нас в кино какие-то куклы в чистеньких комбинезончиках!
Максим хвалил фильм за то, за что все его ругали.
– Пьют? – рассуждал секретарь. – Конечно, пьют, но люди-то хорошие!
Руководители слушали гостя с каменными лицами.
«Победа!» – радовался Киселев. Но он поспешил. На следующий день в «Ленинградской правде» появилась статья «Диагонали любви на экранах». Я даже и не сразу понял, что это про нашу картину. За ночь опять все переменилось. Теперь картину опять ругали, но уже основательно и подробно. Нас обвиняли в оглуплении рабочего класса – строителя коммунизма. Вместо того чтобы жить одухотворенной жизнью, герои картины живут от получки до получки, сквернословят и пьянствуют. В картине приведены образчики диалогов, якобы звучащих с экрана. Диалоги были попросту придуманы какой-то Калентьевой. От имени зрителей она клеймила авторов за очернительство и «мутный поток лжи». Времена были хоть и не сталинские, но такой статьи было достаточно для самых суровых мер по отношению к авторам.
Незамедлительно последовало наказание. В Госкино решили отнести картину к третьей категории качества и «не рекомендовать» ее для широкого проката. На иезуитском чиновничьем языке это «не рекомендовать» означало – запретить. Система кинопроката была тогда централизованной, и потому фильма не увидел широкий зритель ни в одном клубе, кинопередвижке и большом кинотеатре. Картину «Мама вышла замуж» большая часть зрителей посмотрела лет через пять, только когда ее показали по телевидению. Но и тогда, теперь уже телевизионные начальники, решили ее подредактировать. Во время телепоказа я обнаружил, что из фильма исчез один эпизод. В нем Зина и Витя резвились на качелях в парке культуры под модную в то время песенку «Хмуриться не надо, Лада!». Я долго гадал, за что этот эпизод вырезали? Потом мне на ТВ объяснили, что дело было в семидесятом году, когда страна праздновала столетие Ленина. Вот тогда и резанули этот эпизод. Ведь Зина и Витя веселились под куплет: «Нам столетья – не преграда!» Какое же изощренное, больное воображение нужно иметь, чтобы обнаружить в этой фразе крамолу?!
По части невезения «Мама» побила все рекорды. С тех пор, к сверхъестественной бдительности чиновников, к взлетам и падениям, успехам и провалам я стараюсь относиться спокойно. Это неизбежный риск. Он неотъ-емлемая составляющая избранной профессии. Я часто размышлял потом, как мне строить дальше свою ленфильмовскую жизнь? «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй!» Так, кажется, называл Радищев российскую государственную машину. Это саморегулирующееся и самодостаточное устройство. Оно запрограммировано только на самозащиту. От него не следует ждать понимания и сострадания. Пройдет немало лет, прежде чем эта система перезагрузится в интересах своего хозяина – человека. А пока – это данность и противостоять ей можно только, сочувствуя человеку, всеми силами утверждая его самоценность, его человеческое достоинство. Сказано, конечно, пышновато, однако иногда полезно взбадривать себя высокими словами.
Мы с Валуцким решили написать комедию. Настоящую, веселую комедию – почти сказку с шутливой моралью. Назидательные частушки должны были распевать под балалайку популярные в то время «Ярославские ребята». Сценарий состоял из семи новелл – по числу невест, к которым едет знакомиться по переписке демобилизованный ефрейтор Костя Збруев. Начался славный период безответственного трепа, сходный с временами «Начальника Чукотки». Жена Валуцкого Алла Демидова терпеливо переносила наше чудовищное круглосуточное пение – частушки мы придумывали сами и сами же их исполняли.
Так продолжалось до тех пор, пока укушенный редактор Гомелло не объявил на худсовете, что наш замысел – невыносимая пошлость. Однако мы уже были не те и возмущение Гомелло восприняли как добрый знак – если Гомелле не нравится, значит, в сценарии есть что-то живое. Сценарий мы написали быстро. На главную роль предполагалось взять Семена Морозова. Собственно, для него эту роль мы и придумали. Потом начались поиски невест-исполнительниц. Передо мной проходили десятки претенденток. Я обосновался для этой цели в московской гостинице «Юность». Это был, прямо скажем, неудачный выбор. Гостиница предназначалась ЦК комсомола для приезжего руководящего комперсонала. В крохотных номерах была тюремная меблировка: привинченные к полу металлические табуретки и стол, а также металлическая кровать-лежанка, которую на ночь выдвигали из стены, а утром задвигали. Бьющиеся предметы: стаканы, вазы, плафоны заменены были на пластмассу. Все было предусмотрено для того, чтобы буйное комсомольское племя чего-нибудь не порушило. Дежурные комсомольцы и комсомолки с красными повязками круглосуточно прохаживались по коридорам, выискивая аморалку.
Вот в таких условиях я и начал отбор. Ежедневно, утром и вечером ко мне являлись с получасовыми интервалами хорошенькие девицы. На вопросы дежурных я объяснял, что все они приходят ко мне по делу. Дежурные сначала нехорошо улыбались, а потом, видимо, сообразили, что такая интенсивная аморалка практически невозможна. Но однажды, когда ко мне явилось одновременно три девицы, порочное любопытство дежурных прорвалось. Без стука распахнулась дверь, и в номер ввалилась толпа. Все были с красными повязками, а из коридора еще тянули шеи два милиционера и лично директор гостиницы. Они не увидели ничего интересного – мы беседовали и пили чай. «Безобразие!» – почему-то крикнула самая активная дежурная и захлопнула за нами дверь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});