Едва лодейка оказалась на траверзе, как Елица сползла на дно лодки и изумлённо-обиженно уставилась на меня:
— А чего же… а как же… это же — те самые — я их узнала! Вы что — струсили?! Вы их испугались?!!
— Тихо. Замолчь. Узнала — молодец, конфетку дам. Спокойно идём мимо. Мявкнешь — утоплю. Ходу, ребята.
Она меня ещё храбрости учить будет! Тут дело надо сделать, а не перед девкой петушком прыгать. Головы свои сберечь, а не понты глупые кидать. Сберечь и сделать. Именно — «и», а не — «но», или там — «несмотря на тяжёлые потери в личном составе»…
Но! Ситуация кристаллизуется! Вместо совершенно непонятного боя на воде вырисовывается ночной бой на суше. Что тоже… Но я это уже один раз «кушал». Страшно, опасно… но мера неопределённости уменьшилась. Теперь хоть первый шаг понятен: высадиться на правильный берег вне их видимости.
Мы выскочили за следующий поворот реки. Факеншит! И продолжали грести: река поворачивает не в ту сторону — часть следующего плёса просматривается с места их стоянки. Наконец, их уже не видно, но на берегу встать некуда — сплошное болото. Гребём ещё с полверсты. Елица на меня смотрит, а у самой слёзы текут. Темновато, видно плохо, но я ещё различаю. Это она по Трифене так убивается? Интересно: они просто подружки или ещё и любовницы? При Елицинской заморочке — почему нет? Да, блин, мозги по делу не работают — поговорим о сексе. Всё, мужики — давай к берегу.
Вытащили лодку в хмыжник на берегу, пошли назад. Мокрое густое редколесье. Именно так: «густое редколесье». И под ногами чавкает. Далековато, темновато и грязновато.
Я — дурак. Как же надоело это повторять! Поторопился — не взял Ивашку. А у него скотопическое, ночное зрение. Не взял Фанга. А от него, что в лесу, что в болоте — куда больше толку, чем от меня. Да вообще — надо было послать Фанга с его молодцем и спокойно заниматься своими делами. Пара голядин, ночью, в таких зарослях… Да они бы этих… А то я как… будто настоящий ГГ — вскочил и побежал… Будто береста в заднице загорелась… В каждой дырке — пробка. А так бы делом своим занимался — глобальные планы составлял. В части прогрессизма и в народе благорастворения. Задним-то умом мы все… Найти бы ещё тот зад, в котором этот ум.
Наша «дичь» ещё ничего не знала об «охотниках из Пердуновки». Но встали они грамотно, с учётом местности. Два костерка на расстоянии полуверсты друг от друга. Один у воды. Там лодка привязана, у костра три или четыре фигуры. Лодку на берег не вытянули, значит — более вероятную опасность ожидают с суши. Караул у лодки оставили, и — немалый. Но у воды — сыро. И остальная часть экипажа поднялась выше, на язык песчаного, поросшего кустарником холма. Там основной стан. Нижний костёр — в поле видимости.
Наверху и народу больше, и костёр по-мощнее, и какую-то палатку поставили. Не шатёр из русских сказочных фильмов, но начальство, наверняка, там. А вот где моя Трифена? Или в лодке оставили, или «на ковёр вызвали»? Какие у них тут ковры? Персидские, бухарские? Я чисто интересуюсь в смысле — не жмёт ли Трифене спинку? Это не цинизм, это реальность — зачем ещё девок воровать? Была бы она девственницей — ещё были бы возможны варианты, за них платят больше. А так-то… лишь бы не замордовали. Я-то ей крепкую установку дал. На свою исключительность. Может драться начать, сопротивляться, царапаться… А эти… не знаю кто… могут сгоряча и силу применить. Чрезмерную. Жалко девчушку.
Непонятно: нормальный русский православный купец, да в такую погоду, обязательно поискал бы себе место под крышей, попросился бы на постой в приречное селение. А эти выбрали место вдали от людей. Это что-то значит? Может, шиши какие? Так те же пруссы мои встали на постой в селище. А эти… или мест здешних не знают, или с местными общаться избегают… Может, просто опасаются погони? Моей?! Не верю… Да что ж это за команда такая?! На мою голову…
Уже совсем стемнело, какие-то фигуры в темноте прошли несколько раз от одного костра к другому и обратно. Далеко, темно, кто, сколько — не разобрать. Мы сидели в кустарнике в полуверсте от нижнего костра, ближе не подобраться — открытое место. Я дрожал от… от холода, от сырости, от волнения, от осознания собственной непригодности к таким делам, неумения, непонимания… И от необходимости принимать решение. Какое-то. Был бы Ивашко… Или кто ещё из матёрых мужиков… Сзади раздался шорох. Я аж подпрыгнул, выдёргивая из-за спины свою шашечку. Из темноты, из какого-то пятна в этом кустарнике раздался женский всхлип:
— Ой не надо! Ой не бейте!
Елицу мы оставили в лодке. Теперь она припёрлась за нами.
— Тама страшно! Водяной плещет. Тёмно! И холодно. Не убивайте. Я тихонько.
Класс. А тут тепло, светло и мухи не кусают. Теперь я видел её очертания в темноте. И сразу бросилось в глаза: её почти не видно, а светлая рубаха Сухана маячит как бельмо в глазу. Опять прокол по маскировке. Я же об этом уже в Елно погрустил! Погрустил, но не поумнел.
— Снимай армяк.
— Не… не…
И чего она дёргается? Что я тут, в этой темноте, сырости и холодрыге — её насиловать буду? Когда нам вот-вот в бой идти? Рявкнул. Шёпотом. Сняла, передал Сухану. Вот так значительно лучше — моего зомби почти не видно. А вот она… Белеет в темноте. А белеет она всем своим, естественно — другого-то нет — девичьим телом. Которое от холода и сырости непрерывно дрожит. Которое, как известно, вызывает типовую реакцию у всякого нормального мужчины. Вне зависимости от этнической принадлежности, социального статуса, вероисповедания и вооружённости. Даже если он монголоид неизвестной национальности.
— Чарджи, а вот что будет, если мы сделаем так…
Чарджи послушал, хмыкнул, уточнил. Усомнился, но загорелся.
Накинув на плечи дрожащей полусогнувшейся девушке свою овчинную безрукавку, я шёпотом старательно объяснял мизансцену, которую хочу увидеть. Слава богу — реплик по сценарию ни у кого нет. Но все выходы-уходы должны быть чётко синхронизированы. Никакой отсебятины и импровиза. А то если нас начнут освистывать, то, боюсь, стрелами.
Нет, это не «Танцы». Ни «Со звёздами», ни «На льду». Ну надо же быть такой бестолковой! Полное отсутствие бэкграунда и неспособность к сценической пластике. Хотя… Чарджи же вон, воспринимает, аж пыхтит. Это когда я попытался отрепетировать хотя бы базовые движения этой… «кустарниковой актрисы». Ну ладно, ну хоть что-то вроде получилось.
И вот мы, пригибаясь в темноте к высокой траве, пошли по сырому лугу к костру у лодочки.
Я очень боялся. Так сильно, что даже вспотел. Даже на моих собственных премьерах такого страха не было. А ведь мы серьёзные залы собирали. Театральные, конечно. Не стадионы, но всё-таки. А здесь-то…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});