— А я и не думала, что платье такое старое, или, может, спутала сроки, когда мы поженились. Когда это было, вы говорите?..
— Мы поженились почти сразу, как познакомились, мадам. Платье хорошо сохранилось.
— Мейган нашла, что в чемодане оно сильно помялось, — рассеянно заметила Она, стараясь вспомнить, когда, по его словам, они познакомились.
Он мягко сжал ей руку.
— Ну, за этим, когда ты исчезла, я не следил. Я ведь понятия не имел, куда этот сумасшедший увез тебя.
Взгляд ее медленно скользил по комнате, ни на чем не задерживаясь. Камин примыкал к восточной стене, и над ним висел ничем особенно не примечательный пейзаж. Довольно заурядная вещица, совершенно не вяжущаяся с великолепной обстановкой гостиной. И в этой картине вдруг она увидела свое отношение к двум мужчинам. Как бы ни уверяли ее в обратном, ни Малкольм, ни этот жалкий пейзаж не имеют к ней никакого отношения. Ей нужен Эштон!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мягкие, цвета фуксии лучи занимающейся на востоке зари мимолетно коснулись набегающей волны, пробили белые, пенистые бурунчики и раскрыли сердце Леноры навстречу красоте утра. Медленно откинув на спину волосы, она вышла на веранду. Слуги возились в кухне, готовя завтрак. Весь дом был погружен в тишину, только из комнаты Роберта доносился приглушенный храп. Он для нее оставался Робертом или мистером Сомертоном. Отцом или каким-нибудь ласкательным именем Ленора назвать его не могла — ведь она его совершенно не помнила, и он был для нее чужим человеком. Просто Робертом Сомертоном. Из того, что говорил ей Эштон, она знала, что отец ее — человек трудный, но пристрастия к выпивке она, признаться, не ожидала. Каждое утро он начинал с кофе с коньяком, а уж потом пил, что попадется под руку.
С океана подул ветерок, и светлый халат плотно облепил ее. Ленора глубоко вдохнула, наслаждаясь свежестью утреннего воздуха. Хоть прошла всего лишь неделя, ей казалось, что вечность миновала с тех пор, как она оставила Бель Шен и приехала в этот дом. Несколько дней она провела в кровати, в полубессознательном состоянии. Затем, когда лихорадка прошла, она смогла передвигаться по дому и знакомиться с ним, его обитателями, прилегающими местами. Вскоре она поняла, что когда-то любила этот дом и ей здесь было хорошо. Она знала здесь каждый уголок, каждую складку на шторе, каждую раму, каждое дерево. Сейчас вокруг было зелено, но она знала эти деревья и в их осенней прекрасной желтизне, и в унылой зимней наготе. Она наслаждалась звуком набегающих на берег волн и видом чаек, пикирующих на отмели и клюющих что-то, видимое только им. Она смотрела, как на горизонте возникают маленькие точки. Приближаясь к берегу, они превращались в большие корабли с надувшимися и сверкающими на солнце парусами. При их приближении она почти физически ощущала, как колеблется под ногами палуба и ветер развевает волосы. Ощущала она, хоть и безрадостно, мужскую грудь, прижавшуюся к ее спине, и сильные, загорелые руки, обнимающие ее.
Порывисто вздохнув, Ленора повернулась и вошла в комнату. В последнее время она, кажется, вся погрузилась в сновидения. Только никак не могла понять, кто же стоял за каждым произнесенным словом, за каждой мелькнувшей мыслью. И в сердце ее был непокой.
Она возвратилась к маленькому письменному столику и, взяв перо в руки, попыталась написать письмо Эштону, чтобы объяснить положение, в котором оказалась. Хорошо бы написать его с такой неотразимой логикой, чтобы все ее проблемы решились до того, как она погибнет под их тяжестью. Ленора старалась изо всех сил, но ясные, точные фразы даже не приходили в голову, не говоря уж о том, чтобы лечь на бумагу.
Печально покачав головой, Ленора откинулась на стуле и попыталась сосредоточиться. Как капризные дети, мысли ее разбегались в стороны, никак не желая идти в нужном направлении. Она рассеянно подняла перо и повертела его в пальцах, любуясь игрой света на жемчужно-белой поверхности. В памяти ее соткалось волевое, привлекательное лицо. На нем играла загадочная улыбка, оно склонялось ниже и ниже, раскрытые губы тянулись к ее губам.
— Эштон! — С губ со вздохом сорвалось это имя, и мысли ее заметались в растерянности. Она почти ощущала прикосновение его горячей руки. Вот она скользнула под рубашку, остановилась на груди, пальцы ласкают затвердевший сосок…
Едва не застонав, она отбросила перо и принялась мерить шагами комнату. Щеки ее горели, сердце бешено колотилось. Стоит ей на секунду отвлечься, как воображение увлекает ее Бог весть куда, и ей начинает казаться, что за стеной памяти притаилась своенравная Лирин, только и ждущая момента, чтобы выйти и заявить права на ее душу и тело.
Увидев свое отражение в большом угловом зеркале, Ленора остановилась и вгляделась в него. Если ей так не хватает Эштона, как же она может быть женой Малкольма? Ему не удалось найти другого пристанища; и это стало для Леноры предметом постоянных тревог. Сознание того, что его комната находится прямо под ее, заставляло Ленору запирать двери в холл и в ее комнату. От этого становилось страшно душно, но открыть двери она не решалась, боясь худшего, чем духота.
Даже сейчас она не знала, где Малкольм, ибо он перемещался как бестелесный призрак. Он мог, например, ходить по комнате так, что она и не догадывалась о его присутствии. Иногда она оборачивалась и с ужасом обнаруживала, что он безотрывно смотрит на нее. В такие моменты Ленора хорошо понимала, как чувствует себя крохотная мышь под застывшим взглядом хитрой и голодной кошки. Глазами он мгновенно раздевал ее, а медленная, самоуверенная улыбка намекала на другие действия, о которых в обществе не говорят. Он любил демонстрировать свою мужественность, видимо, полагая, что этим может заманить ее к себе в постель. Брюки на нем сидели теснее, чем на Эштоне, наверняка для того, чтобы подчеркнуть мощные ягодицы и бедра. По тому, как обтягивали они его, Ленора могла предположить, что под ними ничего не было, и ясно, что делал он это нарочно. Такая демонстрация только усугубляла ее осторожность и заставляла баррикадировать спальню стульями на случай, если он вдруг решит ворваться. Она знала, что настанет момент и ей придется уступить этому самодовольному петуху, но пока лучше сохранять такие отношения, какие есть, по крайней мере, до тех пор, пока она не найдет способ забыть Эштона.
Она начала понимать, что в каждом мужчине есть нечто невообразимое, напоминающее другого мужчину, но она не могла пока определить, где таится загадка — в физическом облике, в манере поведения, в личности?.. Эштон был чувственным и страстным мужчиной, но более утонченным, чем Малкольм. Может, это объяснялось его возрастом, но одним лишь намеком на улыбку, одним лишь взглядом из-под своих чудесных бровей он умел заставить почувствовать свою мужскую силу. И в то же время в нем было какое-то мальчишеское очарование. Аристократические черты и благородные манеры делали его, конечно, более привлекательным и красивым, чем Малкольм.