— Просыпайся! Торопись, дорогая.
Он нежно встряхнул ее, заставил сесть. Послышались шаги лакея, шедшего отворять дверцу кареты. Маркус поспешно протянул руку, задвинул щеколду.
— Ифигиния!
— Что такое? — Она очаровательно зевнула и сонно захлопала ресницами. Ее белые юбки были измяты. Один искусно подвитый локон выбился из прически и повис, качаясь за ухом. Белое перо торчало в волосах под совершенно немыслимым углом. — Уже утро?
— Нет, не утро. — Маркус быстро пришел в себя. — Сейчас глубокая ночь, а ты выглядишь так, будто кувыркалась в карете.
Ифигиния фыркнула:
— Кажется, так оно и было.
Маркус помолчал, сосредоточенно заправляя сорочку в бриджи. Потом взглянул на Ифигинию, не понимая причины ее веселья.
«Это сделал я, — вдруг с удивлением понял он. — Я сделал ее счастливой — и это принесло мне гораздо больше удовлетворения, чем создание механического дворецкого или наблюдение за светилами в новый телескоп».
Лакей постучал в запертую дверь кареты:
— Милорд, вы не собираетесь выйти?
— Подождите, Дженкинс. — Маркус поспешно отогнал воспоминания. — Повернись ко мне спиной, — шепнул он Ифигинии. — Весь лиф твоего платья перекручен, а это перо, кажется, сейчас упадет.
— Да, милорд! Ума не приложу, с чего бы это! — Она послушно повернулась и терпеливо ждала, пока Маркус поправлял ее платье.
— Ну вот, давай-ка теперь я посмотрю на тебя. — Он снова развернул ее к себе и критически оглядел плоды своих усилий. Нахмурился, заметив, что непослушный локон по-прежнему задорно подпрыгивает за правым ухом Ифигинии. — Дай шпильку.
Она послушно подняла руки и вытащила одну из своей прически.
— Пожалуйста, милорд. Ради Бога, только не уколитесь!
— Прекратите хихикать, мадам. Лакей вообразит, что я щекочу вас.
— Да, милорд, — кивнула она, но счастливое веселье так и бурлило в ней.
Маркус приколол на место выбившийся локон.
— Надеюсь, он продержится до тех пор, пока вы не войдете в дом.
— Я ни секунды в этом не сомневаюсь. У вас талант к механике, милорд.
Маркус отодвинул занавеску и распахнул дверцу. Дженкинс, терпеливо ожидавший внизу, бесстрастно обернулся и подал руку. Маркус едва сумел скрыть улыбку, когда Ифигиния сошла вниз: столько королевского достоинства было в ее поступи, будто последние полчаса она только и делала, что рассуждала о классических образцах античности. Сойдя на тротуар, она величественно улыбнулась Дженкинсу, на мгновение ослепив старого лакея.
— Благодарю вас, — обронила Ифигиния.
Она станет прекрасной графиней, с восхищением подумал Маркус. Он подвел ее к двери и дождался, пока она войдет внутрь. Колоссальным усилием воли заставил себя остаться снаружи, хотя желание подхватить ее на руки и отнести наверх в спальню было почти непреодолимым.
— В одном вы оказались совершенно правы, милорд, — сонным нежным голоском промурлыкала Ифигиния, когда он собирался затворить дверь.
Маркус замер на верхней ступеньке:
— В чем же?
— На этот раз все оказалось гораздо лучше.
Он усмехнулся:
— Вот как? Похоже, я выдержал повторный поединок. И на этот раз не было необходимости посылать за доктором.
Ифигиния довольно улыбнулась:
— Очевидно, у вас отменное здоровье, милорд.
— Очевидно.
Маркус закрыл за ней дверь и спустился вниз, где его ждал экипаж. Тихонько насвистывая, глубоко вдохнул свежий ночной воздух.
— Отличная ночка, милорд, — заметил Дженкинс, отворяя дверцу кареты.
— И в самом деле, Дженкинс. Передай Динксу, что мы возвращаемся домой.
— Да, милорд.
Маркус забрался в карету и устроился на диване, где они с Ифигинией любили друг друга. На черном бархате белела атласная перчатка. Он поднял ее. На его огромной ладони перчатка казалась нежнее звездного луча. Маркус крепко сжал ее в своей горячей руке.
Вернувшись домой, Маркус сразу прошел в библиотеку. У него было достаточно времени, чтобы обдумать свое решение до приезда Беннета с балов и приемов.
Было уже около трех часов утра, когда карета младшего брата подкатила к дому. Сжимая в руке бокал бренди, Маркус ждал, когда распахнется дверь библиотеки.
Ему не пришлось долго ждать.
Беннет решительно ворвался в комнату:
— Ловелас передал, что ты хочешь поговорить со мной.
— Да.
Беннет гордо прошествовал к камину, небрежно оперся на мраморную полку и принял позу угрюмого вызова.
— И о чем же? Разве нам есть о чем говорить с тобой, брат?
Маркус посмотрел на пылающий в камине огонь.
— Я глубоко сожалею о своей попытке расстроить твою женитьбу на Юлиане Дорчестер.
Беннет в изумлении вытаращил глаза:
— Что ты сказал?
— То, что ты слышал. — Маркус отпил глоток бренди. — Я не буду больше пытаться отпугнуть Дорчестера. Я не имею никакого права угрожать тебе урезать твою долю в наследстве, тем более что я никогда не собирался исполнить свою угрозу. Это был блеф.
— Что ты говоришь, Маркус?! Еще одна твоя жестокая шутка?
— Если ты хочешь обвенчаться с Юлианой Дорчестер, то должен будешь подобающим образом содержать ее. Ты будешь и впредь получать свою долю. Завтра я попрошу своего поверенного подготовить бумаги, которые закрепят за тобой твою часть наследства.
Беннет был в полном замешательстве.
— Я не понимаю… Уж не хочешь ли ты сказать, что даешь свое благословение на мой брак с Юлианой?
— Да. — Маркус помолчал. — Завтра я сообщу Дорчестерам о своем согласии на объявление помолвки.
— Но сегодня вечером ты дал им понять, что никогда не согласишься на этот брак!
— Я слишком много наговорил сегодня вечером, о чем искренне сожалею. Приношу тебе свои извинения.
— Извинения? — Беннет был явно потрясен. Маркус встретился с ним глазами:
— Меня оправдывает лишь то, что я хотел защитить тебя от повторения моей собственной судьбы.
— Но Юлиана не Нора, черт тебя возьми!
— Да, — согласился Маркус, — она не Нора.
Беннет затряс головой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
— Я не знаю, что и сказать!..
— Ты мой брат, моя семья. Я скорее отрублю себе правую руку, чем лишу тебя наследства. Более того, я скорее соглашусь потерять руку, чем твою любовь и твое доверие.
— Как хотел бы я верить в твою искренность!
Маркус повернул в руке бокал, глядя на танцующие отблески пламени в его гранях.
— Можешь сообщить Дорчестеру, чтобы он просил своего поверенного связаться с моим и начать подготовку к свадьбе. Такие вещи требуют времени, ты знаешь. Несколько месяцев не покажутся чем-то странным, когда речь идет о делах такой важности.
— Но, Маркус, я еще не сделал Юлиане официального предложения!