когда собирать и, как готовить.
После чего я был утянут в пустую аудиторию и буквально взят в плен этими двумя фанатиками от науки. У меня сложилось впечатление, что они готовы прямо сию минуту обрядить меня в мундирчик со шпажкой и приковать к батарее, чтобы я рассказывал им об отличиях лесной и тундровой брусники, тонкостях ее цветения в зависимости от места произрастания и прочих совершенно обыденных для меня и удивительных для них мелочах. К нам не раз заглядывали студенты и не только, но тут же исчезали, нарвавшись на яростные, горящие жарким пламенем безумия, фанатичные взгляды ученых.
Вырваться удалось только клятвенно пообещав вернуться к ним летом и устроить экспедицию в тайгу для сбора лекарственных трав. С перспективными студентами тоже обещали помочь ближе к лету. Сказали, все равно большая часть отсеется, не выдержав напряженного графика или не имея возможности оплатить обучение. Именно таких, бедных, но умных, я попросил тут же отправлять к Колыванскому протоиерею Федору. Оставлю батюшке денег, пусть подписывает с ними договор, по окончанию университета отработать на заводе не менее десяти лет. А я за это буду оплачивать их учебу. Более того, два профессора насели на меня, чтобы я допустил их на производства. Им действительно было интересно, что и как я собираюсь делать. Ну а мне не жалко. Два таких ученых- большое подспорье в работе. Смущает только то, что оба иностранцы. Ну, никак не могу я воспринимать немцев и поляков, как своих. Хотя, здесь они вполне себе замечательно служат практически повсюду, являясь подданными Российской Империи. Ну да ничего, в подземелья ходу им не будет. А что касается производства из природных компонентов, все одно рано или поздно повторят конкуренты. Вот к антибиотикам точно их на пушечный выстрел не допущу! Там только свои будут, хорошо проверенные и обязанные, да и те под присмотром.
На фоне двух таких насыщенных встреч, аудиенция у губернатора вышла более чем блеклой. Господин Тобизен по-моему сам не знал, для чего пригласил этого непонятного человека. Он разглядывал меня своими рыбьими чуть навыкате глазами, как какую-то невиданную зверушку. Вежливо поинтересовался, чем меня наградить за спасение офицера и протоиерея. Выяснив, что всего лишь дозволением выкупить землю, тут же повеселел. Вызвал какого-то согнутого крючком мужчину, распорядился во всем содействовать мне в моей просьбе и к обоюдному облегчению милостиво отпустил меня из кабинета.
В общем, земля, которую я хотел выкупить, обошлась мне в 200 рублей. И судя по довольной, счастливой роже человека-крючка, переплатил я изрядно. Ну и пусть себе. Главное быстро. Буквально через три дня после аудиенции мне прямо в архиерейский дом доставили все бумаги на землю. С печатями и подписями.
Я даже не заметил, как подошло Рождество, которое мы с Иваном отметили, отстояв большую службу и угостившись в лучшей ресторации Томска. А еще через три дня, получив благословение самого Макария, от которого брательник впал в самый настоящий религиозный экстаз, мы с продуктовым обозом двинулись в сторону Златоуста.
[i] Эдуард Александрович Леман (14 февраля 1849, Курляндия — 10 марта 1919, Казань) — русский фармаколог из семьи балтийских немцев, профессор Томского университета. 1890–1894 входил в правление Томского университета, с 1896 года был членом хозяйственного клинического совета Томского университета. В 1893 году стал заведующим клинической аптекой. В 1889 году стал членом-учредителем Общества естествоиспытателей и врачей при университете, являлся его казначеем в 1889—1895 годах. Вместе с П. В. Буржинским выделил из коры обвойника греческого гликозид периплоцин и его агликон периплогенин, исследовал их фармакологические свойства. Написал ряд публикаций, посвящённых анализу питьевой воды в Томске и Томской губернии. В 1895 году выпустил монографию о флоре Прибалтики.
Глава 18
Московско-Сибирский тракт — дорога длинной почти в 9000 верст, соединяющая Москву с далекой Китайской империей. Изъезженная тысячами обозов, исхоженная сотнями тысяч переселенцев и каторжан. Обильно политая их слезами, потом и кровью. Каждые 25–30 верст казенные почтовые станции, а рядом обязательно этапная тюрьма. Никогда не пустующая. Сколько таких этапов повстречалось нам на пути. Не счесть. Голодные, худые, измученные люди, одетые в какую-то рванину, многие в кандалах, липнущих на морозе к коже, и оставляющих страшные не заживающие раны, пропускали наш обоз, сойдя на обочину, валясь прямо в снег. И провожающие нас взгляды. Пустые, безжизненные, обреченные, злобные, яростные, жадные, все было в этих взглядах, не было только добра и надежды. Всегда следом ползет несколько саней. Для умерших в пути. Их доставят до ближайшей этапной избы и там, заактировав смерть, похоронят. Отсюда и пошло выражение «Доставить живым или мертвым». Такой же усталый, обозленный конвой, только вид сытнее, да одежа получше, дымит самокрутками, пользуясь небольшим роздыхом в тяжелом пути.
За этапом тянутся сани и подводы переселенцев. Потому как хоть и страшно с варнаками идти, но одним в холодной тайге еще страшней, а здесь, глядишь, и солдатики, чем помогут. Люди служивые, важные, но из своих же, из крестьян. Главное офицера не гневить, чтобы не прогнал. А кто отбился, не выдержал… Что же, видели мы и таких. Мертвая лошадь, упавшая на колени и семья в латаной-перелатанной телеге, потому, как в путь вышли еще летом. Женщины и детишки кутаются в какие-то лохмотья, сидя в кузове, а мужик лежит рядом с лошадью. Он пытался поднять ее, бедную, но упал рядом сам и не смог больше встать. И некому уже было ему помочь. Попадались и разграбленные караваны. Пострелянные, порубленные люди и пустые сани с телегами. Без лошадей. Кто это сделал? Да Бог весть! Могли беглые каторжане, могли крестьяне или казаки из ближайших деревень и станиц, а могли и кочевники-киргизы, сейчас казахов называют так, степь-то вот она, совсем рядышком.
В Тюмени увидели первые санитарные кордоны из солдат. Дальше уже вовсю свирепствовал тиф. Кое-как сколоченные из стволов берез рогатки перекрывали основной тракт, пропуская дальше только каторжные этапы. Переселенцев разворачивали. Те безропотно поворачивали назад и, отъехав с километр, съезжали с тракта и двигались в обход, по проторенной времянке. Об этом объезде все прекрасно знали, но ничего не предпринимали. Потому что остановить их, вернуть назад, значит обречь на верную смерть. Они просто не доедут до голодного Челябинска. Вот и шли люди вперед, разнося заразу все дальше и дальше по, пока еще, сытой и здоровой Сибири.
На подходе к Челябинску все чаще и чаще стала попадаться брошенная скотина. Мертвые лошади и коровы лежали вдоль дороги, присыпанные снегом. А еще живые стояли