… Я был на тех съемках в «Измайлово», был и в павильонах «Мосфильма», где снимали квартиру этой «сучки крашеной», и Люся, любовно прижимая к груди, привезла туда своего песика: собачки хорошо оттеняют одиночество. Да, сложный это народ – художники. Сложная у них вязь отношений. Работают азартно, почти весело, но, оказалось, на самом деле всё – настороженно, все боятся неискренности, все заранее ощетинены.
И вот мой вариант событий – уже по моим впечатлениям на «Мосфильме» после ее злосчастного визита в Карелию, но задолго до ее книги «Люся, стоп!», перед началом съемок фильма «Любовь и голуби». Идет прикидка – кто она, кадровичка Раиса?
У Люси, как мы помним, к высоким профессионалам всегда было особое доверие: знают, чего хотят, знают, как этого добиваться. У режиссера должна быть мужская рука.
Пока она и Меньшов приглядываются друг к другу. Она и впрямь робеет, как студентка первого курса, она само внимание, готова слушать, ты только говори что-нибудь дельное. Приглядываются, прикидывают варианты. Она ждет его предложений, он – ее. Он ждет, ждет, а потом спрашивает напрямик:
– Ну, что придумали?
– Не знаю… Может быть, вот тут зуб как-нибудь притемнить…
Интересное начало разговора. Ни тебе «зерна», ни «сверхзадачи» – зуб притемнить.
Помните? Через шелуху зритель будет пробиваться к сути. Но шелуху-то еще надо придумать, этот кокон человеческий, который каждый себе плетет как может, чтобы прикрыть душу. Тут все взаимосвязано, и если в душе изъян, то и в коконе какой-то изъян обязательно будет. Про зуб – это едва ли не первое, что они вообще сказали друг другу о Раисе. Печка, от которой пойдет весь танец.
– Нужно, чтобы в ней была какая-то червоточинка… Притемнить зуб – знаете, бывают такие темные. Чуть-чуть.
– А может, золотой? – фантазирует Меньшов. Это Гурченко решительно отсекает:
– Нет, золотой был в «Родне» у Мордюковой.
– А если усы?
– Усы?! У меня?!
– А что? – Меньшов приглядывается. – Усы – это ничего. Маленькие такие усики. Пушок такой.
Думают. Нужна какая-то червоточинка. От нее потянется нить к сути персонажа, к его проблемам, его драме.
– Вы поставили передо мной задачу невозможную: она должна быть мягкой и вкрадчивой, как Доронина. Это я не могу. Я буду мягкой, но через какую-то хитрость…
Вся задача сейчас – придумать эту хитрость. Они оба движутся пока почти ощупью, пробуя одну деталь, другую. Сейчас все идет в дело, время отбора еще не пришло – придумывать надо, пусть и «в порядке бреда». Зрители иногда удивляются: зачем придумывать, если у автора уже все написано. Как написано – так и играй. Но Меньшов верно заметил: автор пишет роль, а придумать мир вокруг придется режиссеру.
Мне интересно следить за Гурченко с Меньшовым именно на этом, предварительном, разведочном этапе. Как «разминается» роль, как авторский текст постепенно срастается с вполне конкретной фактурой, как постепенно обозначенный драматургом человек обретает свои привычки, манеру ходить и говорить, свои вкусы и маленькие слабости.
Его реплики действительно уже написаны. Человека надо еще придумать. И не просто придумать, а с определенным тактическим замыслом. Предусмотреть не только жизнь героини в кадре, но и развитие зрительских реакций в зале. Актриса должна знать заранее, когда зрителям нужно засмеяться, а когда затихнуть и вслушаться, когда сжаться от острого сочувствия. Они с режиссером тут как дирижеры в оркестре наших эмоций.
Меньшов этому процессу «дирижирования» придавал большое значение еще в предыдущей картине – фильм «Москва слезам не верит» выстроен по точному плану, где зрительские реакции были запрограммированы во всех тонкостях от начала и до конца. И план и его осуществление оказались блестящими. Фильм побил все рекорды по сборам, его смотрели снова и снова, и опыт этот подтвердил важность одной из первых заповедей профессии: думай не только о том, чтобы сказать, но и о том, чтобы тебя услышали. В этом – мастерство.
Теперь, в новой картине, они с Гурченко явно не хотят эмоций однозначных и плоских. Фигура должна быть достаточно сложной, хоть это и лубок. Сочувствие будет рождаться из смеха, из юмора почти балаганного, часто грубоватого. Игра актеров должна быть именно игрой. Никто из зрителей ни на минуту не забудет, что перед ним Людмила Гурченко, которая играет кадровичку Раису. Что перед ним не фотография жизни, а условность притчи и лукавство лубка. Поэтому и краски ищут броские, детали поведения и костюма – неуловимо смешные и «говорящие».
Как просил Меньшов, Гурченко старается быть «мягкой». Читает текст в интонациях, приближенных к бытовому разговору. Меньшов задумчиво подает за Василия его реплики, а потом решительно останавливается:
– Нет, это вяловато. Я хотел бы, чтобы все сцены на юге шли как ее сплошной монолог. Она говорит-говорит-говорит не переставая, и только фон за спиной меняется. Тут нужен напор.
Напор так напор. Гурченко молчит секунду, а потом вдруг поет омерзительным голосом: «Вот и все, что бы-ло… вот и все, что бы-ло-а-а» – заводится. Песенка не из фильма, разумеется, но пришла на ум неслучайно: Раиса это не просто говорит-говорит-говорит, она, может, свою последнюю надежду уговаривает: «Ты очень красивый человек, Василий. Ты не можешь быть одиноким, ты мне лапшу на уши не вешай. Поцелуй меня».
Теперь – перебор, перелет. Пристрелка продолжается. Ближе, ближе к цели. Меньшов продолжает разминать роль:
– Нет, такой она тоже быть не может. Все-таки это должна быть «вторая степень» женской опьяненности, но не первая. Она же никогда не забывает, что работает в кадрах, что есть моральный облик. Мораль для нее закон – тут она железный человек.
Здесь, кажется, и заложена та «хитрость». Дама-кадровичка. С одной стороны, моральный облик, с другой – на отдыхе люди позволяют себе расслабиться. Тем более если жизнь входит в крутой вираж последних надежд.
Гурченко:
– Моя одежда должна противоречить поведению. Повадки педагога-общественника, а платья зазывные, умоляющие, с грудью, которая дышит…
– А меня как раз это смущает – рюшечки, оборочки. Тоньше нужно.
– А мы сдержим это, смягчим. В этом и будет высший пилотаж.
– Нет, нужны какие-то детали, чтобы было видно, что она начальник отдела кадров. Что-то она должна делать такое… трудовую книжку листать?
– А может, газеты почитать? Шли по берегу моря, видят – стенд, дай-ка газетку почитаю. Подошла, прочла передовую: ага, ясно, линия партии – прежняя. И пошла дальше.
– А может быть, Василию какие-нибудь такие вопросы задаст?
– «Как у вас с планом в этом году?» – тут же импровизирует Гурченко. Очень светский тон, такая легкая южная беседа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});