Сэр Мордред бережно принял бутылку назад, заткнул пробку и схоронил сосуд на прежнее место.
– Так ты и к почтенному Лю собираешься? – спросил богатырь, отдышавшись. – Не ближний свет! Куда ты поедешь без саней, без дорог? Зимуй у нас, а уж по весне, как просохнет…
– Там станем поглядывать, – сказал сэр Мордред.
И с новой силой замелькали ковши, забегали миски, полетели под столы кости,
а песенники припомнили уж такие древние и оттого бесстыдные песни, что на
отдаленных окраинах Столенграда ни с того ни с сего начали краснеть
молодицы.
Даже посланник Яр–Тура вдруг разгорячился до того, что выхватил у гусляра его инструмент, вышел на середину и приказал скоморохам бить в бубны часто–часто. Гусли он взял наперевес и завел, раскачиваясь, неведомую в здешних местах песню. Голос у гостя был хриплый, а песня – свирепая, хоть и не боевая.
«А где–то я его видел, – вдруг подумал Жихарь. – Ну не его, а кого–то похожего… Что–то мне вспоминается, это еще до Мироеда было… – Удары бубна становились все чаще, но не поднимали в пляску, а усыпляли. – Да, точно… Она еще сестрой Яр–Тура назвалась, бледная такая же… Племянник, значит… А может, он и не племянник… То есть побратиму племянник, а мне…»
– Жихарь, а ведь он про Черный Шабаш поет, – сказал Окул Вязовый Лоб. Кузнец ремеслу своему учился в дальних землях и многое повидал. Но Жихарь его уже не слышал, положив голову на стол.
– Смотри–ка – сегодня моя взяла! – обрадовался Окул и сразу забыл про страшную песню.
Потом зажгли факелы, потому что стемнело, веселились при огне, про Жихаря уже не вспоминали.
Утром проснулись кто где – кто в родной избе на печи, кто в сенях (если жена в избу не пустила), кто на полу кабака.
Один Жихарь не проснулся.
Его трясли, обливали водой, били по щекам, давали нюхать тлеющий трут – лежал колода колодой, глаз не открывал, дышал редко и неглубоко.
Окул впору вспомнил про гостя и его бутылочку.
– Опоил, гнида, – сказал кузнец. – Ну, держись теперь…
Но уже не было на постоялом дворе никакого бледного сэра Мордреда, лишь под
лавкой, где он сидел, растекалась лужа зеленого вина, в котором валялись
ломти окорока, шматки капусты и прочих немудрящих угощений словно все
съеденное и выпитое мрачным гостем проваливалось и сквозь него, и сквозь
лавку.
И вороного коня тоже не было: на коновязи в уздечке билась какая–то мелкая тварь. Не крыса и не жаба, а все равно противно.
И следов копыт на первом снегу не было – ни к воротам, ни от ворот.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Хорошие люди после смерти попадут в США, а плохие – в Сомали.
Услышано в очереди
…Жихарь оглянулся через левое плечо. Там было все по–прежнему: рыжая
башка богатыря лежала на столе, вокруг быстро–быстро бегали люди, тащили на
стол бочонки и кувшины, мгновенно их опоражнивали.
Жихарь оглянулся через правое плечо. Сзади была полная, непроницаемая тьма.
Богатырь хотел вздохнуть поглубже, но было нечем. Вернее, стало все равно –дышать или не дышать.
Впереди, в серых сумерках, покачивался в седле посланец побратима. Жихарь ускорил шаг и, как ему показалось, поплыл над землей, изредка отталкиваясь от нее сапогами. Так бывает во сне или когда отведаешь перелет–травы.
– Как же так – я и там лежу, и здесь хожу, – сказал Жихарь, но голоса своего не услышал.
Он упорно держал направление на всадника. Вороной тоже двигался медленно, еле поднимая ноги, но поспеть за ним богатырь никак не мог. Вот впереди уже лишь черная полоска на сером окоеме… Потом полоска начала расти, словно всадник остановился и решил подождать. Жихарь начал нагонять его долгими плавными прыжками.
Жихарь еще раз оглянулся через левое плечо. Прошлая жизнь осталась на прежнем месте, в двух шагах. На постоялом дворе люди перестали гулять, но двигались стремительно, уложили тамошнего Жихаря на стол, суетились вокруг него, пробовали поднять…
Оглянулся через правое – опять ничего, темнота.
– Отгулял… – беззвучно сказал богатырь. Солнца здесь никакого не водилось
ни на восходе, ни на закате, поскольку свет был ровный, серый, жидкий – об
корягу на запнешься, зато и рассмотреть ничего толком не рассмотришь.
Черная полоска впереди все росла и доросла до того, что стало понятно: никакой это не всадник, а дерево от земли до неба. Богатырь с детства знал, что существует такое. Не знал только, что увидит его так рано.
«Отчего же мне и не дышится, и не говорится?» – спросил себя Жихарь и сразу
вдруг понял, что тело его там, сзади, на разоренном столе, живет и дышит –но не видит, не слышит, не думает…
«А кто же я тогда такой?» – испугался Жихарь, похлопал себя по бокам и сообразил, что он теперь никто.
– Это все сонный морок! – закричал богатырь без голоса, чтобы утешить себя.
Дерево было уже совсем рядом, и Жихарь запрокинул голову, чтобы разглядеть верхушку. Устроено дерево было не по земным законам: одни ветви его (каждая ветвь – что добрая сосна) чернели голые и даже припорошенные снегом, с других свисали и капали весенние сосульки, на третьих набухали громадные почки, на четвертых светились яркой и неподходящей для этой серой страны зеленью листья, на пятых эти же самые листья желтели, краснели и время от времени слетали на землю, словно расшитые золотом и багрецом царские покрывала.
Долог и неспешен был их полет, а по очертаниям походили они на листья ясеня, хотя попадались и дубовые.
«Ничего себе!» – решил Жихарь.
Там, где сходились к стволу два корня, бил из земли чистый ключ, огороженный невысокой каменной кладкой. Три старухи в серых лохмотьях черпали воду золотыми ведрами и тут же выливали ее на землю – должно быть, чтобы корни не сохли.
– Глупые, – сказал богатырь, не слыша себя. – Вода так и так до корней дойдет, чего вам на месте не сидится?
Старухи поставили ведра и поглядели на Жихаря с недоумением – вроде услышали и поняли. Они стали что–то беззвучно кричать, махать на богатыря тонкими сухими руками. Жихарь плюнул без слюны, подпрыгнул, кое–как перелез через выступавший из земли корень и увидел, что с другой стороны в узловатую и на вид каменную древесину впился большими зубами мерзкий огромный червяк.
– Точи, точи, – хмыкнул Жихарь. – Век долгим покажется.
Червяк не обратил на героя никакого внимания. Да у него, кажется, и глаз–то
не было.
А вот у дракона, вцепившегося в третий и последний корень, глаза были большие, навыкате, но и он, серый и грязный, глядел совершенно равнодушно – ведь если рядом никто, так на него и бросаться незачем, да оно, поди, и невкусное – никто…
Богатырь миновал дракона и увидел стволы малых деревьев. Стволы двигались, покрыты они были не корой, а рыжими иглами шерсти и заканчивались копытами – каждое с мельничный жернов.
Жихарь снова запрокинул голову и сообразил, что вовсе это не стволы, а ноги
четырех оленей. Олени, отталкивая друг друга, хватали мягкими губами
листья, норовя ухватить позеленее.
Он отбежал подальше, чтобы не попасть под копыто, и тут разглядел свисавшие
с дерева огромные человеческие ноги в кожаных лаптях.
Богатырь отошел еще. На самой нижней ветви, удавившись толстым ладейным канатом, висел волот–великан. Язык у великана вывалился едва ли не ниже густой бороды. Один глаз волота был закрыт, другого, видно, не было вовсе – иначе зачем нужна была висельнику при жизни черная повязка, как у морского разбойника?
Мало того, из груди волота торчало толстое и длинное древко копья, коим был
он пригвожден к стволу.
«Ух ты! – промолвил молчком Жихарь. – Надежно с тобой распорядились, наверняка…»
Великан, словно бы услышав его, открыл глаз. Око было большое и ярое. Волот
приподнял свисавшую руку и несколько раз двинул ладонью в сторону: дескать,
проходи, не мешай, не до тебя…
Жихарь подчинился и попятился назад, не выпуская дерева из виду. Там еще много чего было любопытного: в кроне примостился громадный орел, а между глаз у орла сидел вылинявший ястреб. Ястреб размером был как раз с обычного орла, а уж каков орел, и говорить не надо. Да что орел – белка, перескакивающая с ветки на ветку, не уступала величиной медведю, а пушистый ее хвост – другому медведю.
«Во сне ведь человек и думает не так, как наяву», – уговаривал себя богатырь. Он еще разок оглянулся налево – и снова перед ним было, рукой подать, покинутое Многоборье, славный Столенград, как бы разрезанный пилою прямо по избам и теремам. Люди суетливо жили, колотили молотами, щепали лучину, топили печи, а в одной избе лежал на ложе из мехов тот, дышащий Жихарь. Вокруг него шустро шныряли старухи–знахарки, курили травами, поили через воронку неведомыми отварами…