Виктор ждал, что будет.
— Простите, пожалуйста, — сказал мальчик, — но мне неудобно так долго отсутствовать. Там ребята вкалывают, у нас субботник, а я с вами здесь болтаю. Я пойду…
— Постой, — ухватил его за тонкую руку Дубровский. — Ты понял, что я сказал?
— Понял, — сказал мальчик. — Только зовут меня Алексеем. Так по документам.
— Это я так тебя записал. Перед отлетом. А на самом деле тебя зовут Толей. Ты мне веришь?
— Верю, — согласился мальчик. — Но мне больше нельзя здесь сидеть. Перед товарищами стыдно. Я и так хуже других работаю.
— Ну хорошо. Ты сейчас пойдешь. Еще несколько вопросов. Неужели тебе не хочется увидеть маму, родной город, свой дом?
Мальчик с сожалением посмотрел на Дубровского.
— Как вы не понимаете: я очень хочу, но я ничего не помню. Как вы назвали город?
— Колыч.
— Не помню. И маму не помню. И папу.
— У тебя еще сестра была.
— Не помню.
— Погибла она. Ее фашисты повесили.
Здесь Виктор перешел дозволенное. Врачи категорически запретили говорить о страшном прошлом, а он знал, что брат видел казнь сестры.
— Когда повесили? — спросил Семенов.
— Ты же сам там был осенью сорок первого, — сказал Виктор. — Ты же видел. Мне говорили, что ты там был, когда Леонид Сергеевич Щербаков стрелял в коменданта. Ты помнишь Леонида Сергеевича? Он у нас в школе работал.
— Нет, — сказал мальчик. — Вы на меня не обижайтесь, но я врать не хочу. Ничего не помню.
— И Эльвиру не помнишь? — выкрикнул с упреком Виктор.
— А кто это? — спросил Семенов, потом догадался и добавил: — Это, наверно, моя сестра? Да?
Дубровский не ответил, он начал сворачивать новую цигарку, но руки не слушались его, табак сыпался на колени. Он бросил цигарку себе под ноги и дрожащими руками достал из кармана гимнастерки фотографию Эльвиры.
— Вот, — протянул он Семенову карточку. — Вот твоя сестра. Понял?
Семенов взглянул на фотографию и отшатнулся. Какое-то время он молчал — и крикнул жалобно и пронзительно:
— Мама! Мамочка!
Он вспомнил все.
Сжавшись в комок, как голый на морозе, он подтянул ноги к подбородку.
Виктор боялся его потревожить; он украдкой глянул на часы. Было без двадцати два: вернуться в гостиницу к сроку он уже не успевал. А у Семенова все становилось на место. Он понял, что перед ним была фотография сестры, а не матери, вспомнил все про Эльвиру, про стадион «Буревестник», про Щербакова, стрелявшего в фашистов, про полицаев, слушавших патефон, про Александра Павловича…
Он вспомнил все.
Карп Андреевич Дьяченко вернулся в гостиницу на рассвете. Всю ночь в штабе обсуждали вопрос о создании крупных партизанских соединений в западных областях страны, о заброске новых организаторских отрядов, состоящих из людей, имеющих серьезный опыт партизанской борьбы. Командиром одного из таких новых отрядов был назначен Дьяченко. Завтра ему вылетать вместе с Дубровским к месту, где формировался отряд, но завтра это уже было вовсе не завтра, а самое что ни на есть сегодня: день начинался, в апреле светает рано.
Поднимаясь в лифте на шестой этаж, Карп Андреевич внезапно для себя заснул и успел увидеть кусочек сна про довоенную жизнь. Он увидел, как приехал с шефами на открытие пионерского лагеря; погода была пасмурная, зябкая, собирался дождь, и музыка почему-то не играла. Карп Андреевич готовился произнести речь перед пионерской линейкой, ему должны были повязать красный галстук, а галстука не нашли. Тогда из строя одетых в белое пионеров вышел изможденный темнолицый мальчик. На нем почему-то было зимнее пальто из бобрика, на ногах рваные валенки. В руках мальчик держал алый пионерский галстук и значок с пламенеющим костром. Карп Андреевич наклонил голову, мальчик потянулся, чтобы надеть на него галстук, но не достал. Карп Андреевич еще ниже наклонил голову и проснулся…
— Шестой этаж, — сонно улыбаясь, сказала ему лифтерша. Она видела, что он заснул.
В полусне Карп Андреевич подошел к дежурной, в полусне услышал от нее, что ключ в номере, в полусне шел по длинному коридору. Он берег в себе остатки сна, потому что хотел досмотреть все про пионерлагерь. Иногда ему удавалось досматривать сны, и он знал, что главное — не просыпаться до конца.
Он вошел в номер и увидел, что на единственной кровати, укрывшись с головой, спит какой-то очень маленький человечек, а на коврике перед кроватью посапывает Дубровский. Карп Андреевич постелил себе рядом, подлез под полушубок Виктора и, засыпая, попросил:
— Подвинься немного…
Уснул он быстро, про пионерлагерь ему больше не снилось.
На подмосковной товарной станции формировался состав, который должен был уйти на запад.
Пегий «мерседес» остановился возле переезда, и Виктор Дубровский, доложив о себе начальнику эшелона, представил ему худенького мальчика в промасленной телогрейке с большим солдатским вещмешком за спиной.
— Вот на него документы.
— Хорошо, — начальник не стал дальше слушать Дубровского. Он сказал, обращаясь к Семенову:
— У нас только одна теплушка для людей, отсюда двенадцатая. Видишь?
— Вижу, — сказал Семенов.
— Давай быстрей, — поторопил начальник. — Нас сейчас на другой путь потянут.
— Давай, — подтолкнул Семенова Дубровский. — Скоро увидимся.
Это было вместо прощания.
Семенов зашагал по черным шпалам. Он сгибался под тяжестью огромного вещмешка, куда Дубровский запихал недельный паек Карпа Андреевича и свой собственный. Виктор знал, что сейчас нужнее всего для мальчика и для его матери. Он знал, каково теперь в Колыче.
Семенов шагал вдоль длинных железнодорожных платформ, на которых под чехлами по очертаниям угадывались пожарные автомобили с выдвижными лестницами над кузовом. «Зачем на фронте пожарные машины?» — подумал Семенов. Он не знал, что это и есть «катюши», для которых он сам делал снаряды в нашем РУ.
Семенов шагал не оглядываясь, мешок был очень тяжел, банки с американскими консервами и пачки пшенного концентрата резали спину.
…Над Колычем светило солнце, и улицы просыхали. Семенов свернул на Луговую и сразу же увидел деда Серафима с сумкой почтальона на боку. Как всегда, он был занят делом, которое не имело к нему никакого отношения: помогал какой-то незнакомой женщине сдвинуть с места воз длинных жердей. Воз везла тощая большеглазая корова. Она смотрела по сторонам, не веря, что люди, которые кричат на нее сейчас и машут руками, в самом деле могут ее ударить. Жерди были только срублены в ближнем лесу, стволы нежно серели и просвечивали изнутри густой и сочной зеленью. Вдоль каждого ствола эта зелень высыпала клювиками зеленых почек.