Лучник неспешно поднялся, и росту в нем оказалось не меньше, чем в большом буром медведе, и курчавая седая борода задиристо торчала вперед над острым кадыком.
— Моя Бесси, — сказал он, — которая бегала ко мне на луг, чуть стемнеет. Ты не изменилась. Я б тебя и в толпе узнал.
— Бегала, старый ты жилистый кочет, что было, то было. Только врать не надо, будто не изменилась. Краше стала, нешто не видишь? Три лишних пуда набрала. Двух мужей, не дождавшись тебя, схоронила. Не пропала, как видишь. Вон какое у меня приданое, — ладони ее описали круг, — погляди.
— Ну а меня носило по разным местам, — признался Ник, — верен тебе я не был. Я ничего не сохранил. Ни отцовского наследства, ни молодости, получал только гроши за чертову службу и ежели чего не пропивал сразу, так спускал на баб и девок. Нигде толком не останавливался, а ежели оседал на год или два, так уходя, кой-какое нажитое добро оставлял бабе, потому что, как мне казалось, это было правильно. Ну и вот, выходит, что приволок я тебе, красотка Бесси, — извиняй, мужниным именем звать тебя не хочу, не в обиду ему, может, он был добрый мужик, да я его не знал, а знал бы, так не он на тебе б женился, — только одного себя, старую развалину без гроша за душой и с уймой смертных грехов для исповеди. Примешь — поклонюсь, выгонишь — не обижусь. Завтра все одно на Бык пойду.
— Чего тебя гонит-то туда, Ник? Как вышло, что ходил ты всегда с королем, а теперь вертаешься с Самозванцем?
— Я — наемник, — просто ответил Ник. — Моя цена — монета. Ну и все то, что на долгой дороге к ней прилипает. Он, во-первых, платит не скупясь и вовремя. Извиняйте, но королевская честь дешевле, да и на зуб — фальшивая. А во-вторых… — он беспомощно развел руками и оглянулся на друзей, — в нем что-то есть. И, Бесси, не называй его Самозванцем!
Сотоварищи хором подтвердили его слова и сдвинули кружки:
— За короля! За короля Баккара! За Баккара, покуда он платит!
Вдова, гостям на удивление, смахнула с лица слезу.
— Вот и ответ мой вам, господа доблестный рыцарь и щедрый купец. Вы говорили, сэр Эльдрик, что со мною у вас и речи нет о страстях юности. Так вот она, моей юности страсть, стоит здесь. И ничего я не могу ему сказать в укор такого, чего бы он сам перед всеми только что за собой не признал.
— А ты его — тряпкой! — со знанием дела посоветовал кто-то из зала. — Мокрой!
— Заслужит, так и тряпкой получит, — пообещала вдова. — Ничегошеньки он не забыл из того, что я могла бы высказать ему при встрече, понимаете, о чем я? Это значит, он знает, о чем и как я думаю. Значит, душа у нас с ним одна на двоих, и… вот он, тот, кого я называю своим мужем.
— Так выпьем! — крикнул осчастливленный и несколько ошарашенный Ник не то из Нолта, не то из Кросби, обращаясь сразу ко всем гостям. — За красавицу невесту, за Бык, который мы возьмем завтра, и за все, что в нем есть и что завтра станет нашим!
В едином порыве сдвинулись кружки, расплескивая пену на неструганые столы. Пили за все подряд, что только приходило в голову, рыцарь и купец — со всеми вместе. Слабые валились под столы, сильные вскакивали на ноги, размахивая кружкой, как знаменем на развалинах взятого укрепления. Ара стояла в толпе, но одна, заключенная в пузырь, не пропускавший к ней. ни добра, ни худа, и дым ел ей глаза до слез. Открытие, которое она только что сделала, ошарашило ее не меньше, чем вдову — явление Ника из Нолта. Оказывается, кроме ненависти и презрения, в мире существовала любовь. И эта любовь иногда бывала вечной.
Никто никого не обманывал. Это были те же самые люди, что в детстве кидали в ведьму камнями, в юности вчетвером валили девку в стог. Те, кого в глухом лесу или в чистом поле. Ара предпочла бы обойти десятой дорогой. Она уже знала, хотя и не в полной мере, на что способны люди, уверенные, что им за это ничего не будет.
Но лучники были особым, можно сказать, элитным подразделением. Начать с того, что все они происходили из редкого сословия свободных крестьян, искусство стрельбы передавали по наследству и в армию шли исключительно добровольно. Становясь лучником, иомен становился лучником в первую очередь, а все прочие его человеческие и божеские обязательства следовали уже потом. В их среде складывались особенные отношения и особенные обряды, даже особенные культы. Их принадлежность к лучникам заставляла их ощущать себя единым целым, и не просто целым, а достойным хорошим целым, возвышала их в их собственных глазах. Их прославленные стойкость и меткость выиграли больше битв, чем доблесть рыцарской конницы. Мир еще дивился кровавой славе Пуатье. Возможно, это даже заменяло им Бога. Никто и никогда не осмелился бы назвать их грязью под ногами и убоиной. Их было много, и все вставали за одного.
Но все же при штурме крепостей лучники — едва ли ударная сила. Лучники в принципе — оборонительный и заградительный род войск. Куда большую пользу они приносят, меча свои трехфутовые стрелы из-за каменных стен, из-за каждого зубца, из каждой бойницы. У Брогау в Быку, несомненно, имелись лучники. Использовать их для штурма, наверное, столь же нецелесообразно, как кавалерию. Будучи двинутыми на штурм, они точно так же беззащитны перед всем, что повалится и польется на них со стен, как новоиспеченные рекруты от сохи. Ибо, несмотря на все механизмы, какие придумал для взятия крепостей человеческий военный гений, штурмы в основе своей осуществляются путем задавливания защитников массой тех, кто лезет к ним на стены. При равном количестве человеческой силы крепость не будет взята никогда. Сами они знали о том лучше других, ничто так не ценя в жизни, как право зваться лучником, как умение спокойно и с достоинством выполнять свою службу, жертвуя жизнью именно ей, а вовсе не мизерным деньгам и, уж конечно, не чьим-то чужим политическим интересам.
Они пили, и они пели. Много пропето было за эту ночь песен, веселых и грустных, романтических и иногда совсем уж никуда не годных. Но одна врезалась в ее память каждым своим словом, навечно, как вжигается в кожу раскаленное тавро, и она звучала в ее мозгу, бывало — громко, бывало — чуть слышно, но — всегда, когда ей приходилось иметь дело с солдатами. Песня, прославлявшая именно их, как род войск, и каждого по отдельности, со всею атрибутикой, входящей в круг их жизни:
…искуснейшие руки
Из тиса выгнули его,
Поэтому сердцем чистым
Мы любим наш тис смолистый
И землю тиса своего
[3] .
Она была из тех песен, которыми платят за многолетний, тягостный и зачастую безымянный труд, и до конца жизни не забыть Аре, как при первых звуках ее люди поднимались на ноги и вздергивали с обеих сторон тех, кому ноги уже не служили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});