Затем он задержался в том месте, где авторы привели табличку Ленина из его замечаний на книгу Лассаля о Гераклите. Ленин, размышляя об истории познания, пытался свести ее к различным областям знания, включая в конгломерат из историй отдельных наук, истории философии, истории умственного развития ребенка, в том числе и истории языка, чувств, психики, биологии. В табличке, которую Сталин отчеркнул волнистой линией, Ленин употребил латинское слово «ergo». На это Сталин отозвался, — крупно и нарочито уверенно написав рядом на полях на латинском же: «Cogito, ergo sum»[350] («Мыслю, следовательно, существую»). Никакого отношения к ленинскому тексту эта его показная осведомленность не имела. Многие книги из сталинской библиотеки испещрены подобными прописными сентенциями.
В процессе дальнейшего знакомства с теорией языка по первому изданию БСЭ Сталин вновь задержался на формулировке о диалектическом различии и связи языка и мышления, отметив ее вертикальными и горизонтальными чертами: «Т. о. необходимо исходить и из неразрывной связи Я. с мышлением как „практического, реального сознания“ и из качественного отличия Я. от мышления».[351] Это положение, ставшее прописной истиной в советской официальной философии (идеологии) так же эхом отзовется в его будущей работе. Он очень внимательно прочитал раздел, посвященный концепции Марра о языкотворческом процессе, включая «кинетический» этап и критику концепции моногенеза человеческого рода и языка. Отметил известную уже нам цитату из книги Лафарга «Язык и революция» с тем, чтобы опровергнуть ее в своей будущей работе[352]. Попытался вникнуть в специфическое толкование Марром проблемы «возникновения и развития грамматических категорий»[353], в его трактовку происхождения местоимений, существительных и глаголов и вновь — в связь звуковой и кинетической речи с социальной средой[354]. В разделе «Классификация языка» отметил критические высказывания в адрес «биогенетического сравнительного метода» индоевропеистики с его идеей восстановления семейного праязыка[355]. И все же главным для него было выявление «методологических» марксистских основ яфетидологии, то есть именно того, что он собирался опровергать в марризме и обосновывать в собственном «языковедческом марксизме». Поэтому в разделе «Историческое развитие языка» он выделил себе на память две цитаты из классиков: «Маркс и Энгельс намечают их („формы языка“. — Б.И.) следующим образом: „В любом современном развитии Я. первобытная стихийно возникающая речь возвысилась до стадии национального Я., отчасти благодаря истории развития Я. из готового материала, как это мы наблюдаем в случае романских и германских Я., отчасти благодаря скрещению и смешению народов, как в случае англ. Я., отчасти благодаря концентрации диалектов у какого-нибудь народа, происходящей на основе экономической и политической концентрации“ (Архив М. и Э., IV, с. 290)»[356]. Здесь Сталин четко выделил три важные мысли, связанные с путями происхождения языков и их связи с происхождением европейских наций: из стихийно развившейся племенной речи до национальной (романские и германские народы); через скрещивание и смешение народов, а значит, и их языков (английский язык); путем концентрации одного из диалектов под влиянием политической и экономической централизации. Для нас очевидно: Сталин вычитал у классиков то, что он вскоре будет всячески опровергать, делая вид, что не знаком с их мнением. А они допускали различные пути складывания национальных языков, в том числе и путем скрещивания племен и их языков , на чем особенно настаивал Марр, не отвергая и других путей, намеченных основоположниками. Другое дело, что в отношении романских языков классики ошибались, поскольку и они произошли путем смешения диалектов народной латыни с германскими и другими языками пришлых народов, но наука их времени эти вопросы еще только изучала.
Затем Сталин подчеркнул часть цитаты Энгельса из его письма 1890 года к Блоху: «Экономическое положение — это основа, но на ход исторической борьбы оказывают влияние, во многих случаях определяют преимущественно форму ее, различные моменты надстройки»[357]. И наконец, еще один хорошо известный тезис Энгельса в интерпретации учеников из «школы Марра»: «В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать самое простое уравнение первой степени». И как пример абсолютной нелепости Энгельс приводит желание объяснить экономически (как ясно из контекста, из экономики современной Энгельсу Германии) «то передвижение согласных, которое делит Германию в отношении диалектов на две половины».[358] Большая часть из этих цитат будет так или иначе приведена и в работе Сталина, но для доказательства прямо противоположных истин. Сталин внимательнейшим образом прочитал все цитаты из произведений Лафарга и своих собственных и даже подчеркнул слова из одной своей речи на XVI съезде партии, приведенной в разделе «Языковая политика»[359]. В процессе дискуссии ему придется не только полемизировать с Лафаргом, но и с теми, кто привык за долгие годы видеть рядом с цитатами Марра цитаты самого вождя. В самом конце статьи из БСЭ Сталин взял на вооружение набивший оскомину к 50-м годам стереотип сталинской пропаганды середины 30-х годов:
«Очередные задачи марксистской лингвистики. Поэтому на текущем этапе социалистического строительства перед советскими лингвистами-марксистами, наряду с проверкой и углубленной разработкой системы марксистского языкознания, наряду с развертыванием борьбы на два фронта — против идеализма и против механицизма — в качестве еще более важной задачи стоит преодоление одной из худших традиций науки о Я. — отрыва теории от практики»[360]. Мы уже встречали эту «формулу» в записке Чарквиани, вскоре ее будут воспроизводить многочисленные критики марризма на страницах газет и других изданий.
Судя по тексту языковедческих работ Сталина, он не ограничился просмотром только шестьдесят пятого тома БСЭ. Скорее всего, он так же полистал статьи, посвященные грамматике, фонетики, семантике и некоторым другим вопросам языкознания. Но в современном архиве Сталина нет других томов БСЭ. Несколько томов БСЭ сохранилось среди остатков его библиотеки, и они ждут своего исследователя[361].
Лингвистический «заговор» Сталина
Ознакомившись с материалами, переданными от имени Чарквиани и с дополнительной литературой, Сталин вызвал его в Москву вместе с Чикобавой и членами правительства Грузии. О том, что произошло в сталинской резиденции в Кунцеве, поведал сам Чикобава: «В начале апреля 1950 г. меня предупредили из директивного органа нашей республики, что на днях мне предстоит поездка в Москву: „Вопросы языкознания будут там обсуждаться с секретарями ЦК, и Вам следует подготовиться“.
И вот 10 апреля вечером мы (Первый секретарь К. Чарквиани, Председатель Совета Министров Республики, два министра и я) оказались в Москве на даче И. Сталина.
Обсудили лишь вопросы языка: замечания Сталина о „Толковом словаре грузинского языка“ (первый том которого перед тем вышел) и вопрос о „Новом учении“ Н. Марра…
Было решено провести дискуссию: дискуссионную статью поручили написать мне: „Напишите, посмотрим. Если подойдет, напечатаем. А этот ваш доклад, возвращаю“, и Сталин положил на стол папку (с докладом о стадиях языка), но тут же добавил: „Впрочем, пока оставлю у себя: посмотрим, как об этих вопросах Вы теперь напишите, а потом доклад верну“. (Сталин так никогда и не вернул доклад Чикобавы, как и другие его материалы, в чем мы только что убедились. — Б.И.)
Дискуссионную статью, написать которую мне поручили 10 апреля 1950 г., И. Сталин читал два раза и делал свои замечания. Для их обсуждения мне пришлось дважды побывать на даче И. Сталина, где обсуждения эти длились по 2–3 часа.
Сталин терпеть не мог неясности. Вопросами языка он интересовался, по существу, в связи с национальным вопросом. Вопреки распространенному мнению спорить с ним можно было. Бывало, он и соглашался („В этом Вы, пожалуй, правы!“).
О палеонтологическом элементном анализе Марра („Гадания на кофейной гуще“, как это во время дискуссии называл Сталин) он информации не имел, но ультралевая крикливая фраза Марра его отнюдь не убеждала („Марр много кричал о марксизме, но он не был марксистом“ — его выражения на встрече 10.IV.1950 г.).
Положительно к Марру И. Сталин, видимо, не относился и до дискуссии. <…>
Наша статья „О некоторых основных вопросах советского языкознания“ была напечатана в газете „Правда“ 9 мая 1950 года (этим открылась известная дискуссия по вопросам советского языкознания)»[362].