Госпожа Тамара и ее эмир
Церковь Бахаттина названа так в честь какого-то местного чудака, использовавшего ее в качестве сеновала. Спрятанная среди обломков скал менее чем в сотне метров от Дирекли Килисе, она напоминает часовню, но богато украшена росписями, среди которых «Распятие», исполненное в мягких пастельных тонах, с будто застывшими в печали фигурами, и эмоциональное «Воскрешение Лазаря», где одежды Спасителя летят вслед за ним, когда он мощным движением поднимает из гроба мертвого, вдохнув в него новую жизнь. Церковь Бахаттина настолько неказиста снаружи, что без подсказки проводников мы бы, безусловно, ее не заметили. Я попросил их отвести нас в церковь Святого Георгия, которую не смог отыскать во время своего прошлого посещения Каппадокии.
Мы спустились с холма и двинулись вверх по левому берегу Мелендиза. Затененная ивами и дикими маслинами тропа временами петляла, огибая скатившиеся с высоких склонов гигантские валуны. Вопреки ироническим замечаниям святого Григория Богослова, воды Мелендиза были кристально чисты и по берегам оторочены лентами стелющейся красной травы. Вечерело, и долина тонула в тени и покое. Высоко над головами освещенные солнцем вершины напоминали позолоченные карнизы. Наши юные проводники внезапно свернули направо, к группе из нескольких бесформенных валунов. Дороги здесь не было, только паутина козьих троп, и, лишь забравшись по крутому склону на высоту метров в пятьдесят, я заметил в грубо вырубленной нише следы яркой живописи. Когда мы вскарабкались на поросший травой узкий выступ (наша компания возросла до семи человек за счет примкнувшего к нам невысокого белокурого пастуха) и подошли ближе, стало ясно, что в нише изображен святой Георгий, попирающий змея. Его белый конь с искусно заплетенным пышным хвостом и изогнутой шеей напоминал конные статуэтки династии Тан, а от самого Георгия остались лишь фрагменты оранжевой туники, зеленых сапог, щита и ниспадающего темно-коричневого плаща. Слева от ниши находилась церковь, буквально вывернувшаяся наизнанку по причине падения ее северной стены, а в ней – та единственная во всей Каппадокии фреска, которую я больше всего жаждал увидеть.
Нельзя сказать, что эта живопись отличается какой-то особой красотой, и к тому же она серьезно повреждена: мусульмане выдолбили лица людей, а сверху ее покрывают длинные греческие надписи, одна из которых четко датируется 1826 годом. Фреска представляет собой изображение святого Георгия с копьем и щитом, окруженного портретами дарителей церкви: слева – бородатый мужчина, одетый по-турецки в чалму и кафтан; справа – женщина в византийском придворном одеянии, протягивающая нам модель храма, – бледная и странным образом преображенная копия императорских портретов из южной галереи Святой Софии.
Фреску сопровождает пояснение, полностью до нас дошедшее и распахивающее широкое окно в далекое прошлое. Вот оно: «Эта наисвятейшая церковь, посвященная святому великомученику Георгию, была чудно украшена при содействии, по благой воле и заботе госпожи Тамары, здесь изображенной, и ее эмира Василия Гиагопоса при благородном и великом султане Масуде в то время, когда господин Андроник правил ромеями». Некоторые факты понятны сразу же: Тамара, судя по имени, – грузинка и, поскольку надпись упоминает Василия как «ее эмира», – его жена. Василий явно служил в армии сельджуков и занимал там высокий пост. Султан Масуд – это Масуд II, вступивший на трон в 1282 году; господин Андроник – император Андроник II Палеолог, занявший престол в том же году. Из всего этого можно заключить, что храм был высечен в скале между 1282 и 1304 годами. Таким образом, исполненные более чем через два века после турецкого завоевания фрески – живое свидетельство постоянства византийской художественной традиции и мудрости сельджуков.
Каппадокийские христиане в конце XI века имели все основания для пессимизма, но в следующем столетии обстоятельства их жизни заметно улучшились. По мере того как султаны в Конье сосредоточили свою власть над Анатолией, они научились ценить таланты своих христианских подданных, все еще составлявших большинство населения, и делали все, чтобы защитить их от набегов тюркских кочевых племен. Области, опустевшие во времена первых набегов и переселений, вновь заселялись христианами. И даже если сельджуки в силу своего темперамента не были склонны к терпимости, сама жизнь заставляла их быть терпимыми – иначе их государству пришлось бы погибнуть. Толерантность правительства воспроизводилась в низших слоях общества в виде экзотического и переменчивого синкретизма. Турки и греки поклонялись одним и тем же святым, обычай крещения распространился среди анатолийских мусульман, которые верили, что без помазания христианским священником их дети будут болеть и дурно пахнуть. Обычаи дервишей Бекташи – смесь элементов ислама, центральноазиатского шаманизма, иудаизма и христианства. При таких обстоятельствах каппадокийским христианам нетрудно было найти общий язык со своими новыми господами, и к началу XIII столетия они снова начали строить церкви и расписывать их. К концу XIII века некоторые христиане из высших сословий (Василий Гиагопос в их числе) пришли к выводу, что их интересы совпадают с интересами приходящего в упадок султаната.
Но насколько печальна и беспросветно тосклива эта надпись! «Благородный и великий султан Масуд» почти не имел реальной власти. Его владения были разделены, он не в силах был регулировать бесконечный приток все новых и новых орд тюркских кочевников. Горделивый султанат Рум просуществовал после его смерти всего четыре года. Что касается «господина Андроника», то его правление было просто перечнем несчастий. Он был набожным, разумным и воспитанным человеком, а его министры отличались умом и образованностью. Под их просвещенным правлением византийское искусство достигло своего последнего великого расцвета, но ни Андроник, ни его министры не в силах были остановить безысходный и пугающе быстрый закат империи. Вступив на трон, Андроник еще сохранял власть над обширными анатолийскими провинциями от Вифинии до долины Меандра, но в 1332 году, когда он умер, от этого обилия остались всего два города – Никомидия и Филадельфия. Византийцы сохраняли Константинополь и несколько небольших провинций в Европе, но без Анатолии империя оставалась таковой только на бумаге, и говорить об Андронике II как об «императоре ромеев» можно было лишь в ностальгическом ключе. В столице философы размышляли над непостижимыми капризами Фортуны (греки называли эту богиню Тюхе). Благочестивые простые люди верили в то, что Господь восстановит империю и принесет всему миру мир, но этому не суждено было сбыться. Не нашлось ангела, который спустился бы с небес и изгнал турок «об одиннадцатом часе». Надпись в храме Святого Георгия являет нам византийский мир на грани его исчезновения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});