«Реституция» потерял оба якоря и был спасен только благодаря искусству капитана, который, приказав бросить за борт орудия верхней палубы, продолжал бороться со штормом. На борту корабля находился герцог Кембриджский; он рассчитывал пожить там некоторое время и оправиться от нервного потрясения после Инкермана. Острый на язык корнет Фишер рассказывал, как видел герцога, хватавшего за руки стюарда и с побелевшим от страха лицом выкрикивавшего:
– Неужели все идет к концу? Ах! Ах! Мы пропали!
Шторм, сопровождаемый ливневым дождем, бушевал все утро, но примерно к двум часам дня его сила стала ослабевать. Солдаты, кутаясь в мокрые одеяла, выбирались из своих убежищ. Они были с ног до головы покрыты грязью, в глазах застыло отчаяние. Весь лагерь и земля вокруг были усеяны обрывками брезента, кусками веревки, порванными одеялами, разбитыми ящиками, мебелью, посудой. У осевших разорванных госпитальных палаток лежали мертвые; вокруг бродили, пощипывая разбросанные охапки сена, сорвавшиеся с привязи лошади.
К пяти часам похолодало. Ветер и дождь сменились обильным снегопадом. Капитан Кемпбелл, направляясь из передовых траншей, где его подчиненные провели по колено в грязи и воде последние сутки, в лагерь 46-го полка, мучился сомнениями, сможет ли он заставить их идти туда обратно. Ему пришлось оставить в траншее семь человек; двое из них были без сознания. Остальные четыре часа шли под снегом обратно в лагерь. Там они обнаружили, что госпитальные палатки снесены ветром, а раненые и больные лежат на снегу.
Вечером солдаты пытались заново установить палатки. Их движения были медленными и неуверенными: пальцы не слушались на холоде [22] .
Один из старших офицеров 1-го полка вспоминал:
«Словно в насмешку, нам выдавали зеленые кофейные зерна. Никаких средств для того, чтобы обжарить зерна и помолоть их, ни огня, ни сахара. Наверное, предполагалось, что мы будем жевать кофейные зерна, как лошади жуют овес. Не знаю, что еще можно было сделать с этими зернами, кроме как швырнуть в грязь, как нередко и поступали мои солдаты. Как терпеливы были эти люди! Их поведение заслуживает восхищения. Молча боролись они со всеми лишениями. Вот они идут, по колено в грязи, мокрые до нитки, в траншеи. Британский солдат вызывает восхищение своей дисциплиной. Таков он во всей своей славе.
Во дворе резиденции Раглана люди, как селедки в бочке, заполнили все, что могло быть использовано в качестве укрытия. Баню, в которой размещалась конюшня, заполнило множество молчаливых фигур, которые мрачно смотрели, как снег падает на дорогу, как он сыплется сквозь дыры в крыше. Здесь были больные из госпитальных палаток; турки, молча курившие трубки, французы, гусары из отряда охраны командующего. Лошади, потревоженные таким скоплением незнакомых людей, кусались и лягались. Все замерзли, были злы и голодны. Среди ночи те немногие, которым удалось уснуть, были разбужены громом канонады. Сквозь щели в крыше и трещины в стене были видны вспышки орудий.
Русские устроили вылазку на передовые траншеи французов. Французы контратаковали с такой яростью, что захватили несколько пушек на передовых позициях русских».
Война продолжалась.
Глава 14 ХАОС
Необходимо предпринять что-то для того, чтобы поднять снабжение армии до удовлетворительного уровня.
Лорд Раглан
I
23 ноября полковник Белл записал в дневнике: «Дожди превратились в настоящие потоки воды, которые, подобно горным рекам, текли в долину. Земля размокла, дороги превратились в непроходимую грязь. Солдаты работают до изнеможения; ежедневные рационы продолжают уменьшаться. Солдаты ходят в траншеи и обратно мокрые, по колено в грязи. Непонятно, как они вообще умудряются выживать».
Осада теперь велась очень пассивно. Каждый день с той и другой стороны звучало всего по нескольку выстрелов. Постоянные дожди сделали получение боеприпасов из Балаклавы почти невозможным. «Используемые в качестве транспорта быки и лошади умерли или настолько ослабли, что не могут работать, – писал домой 27 ноября адъютант генерала Буллера, – повсюду в грязи лежат мертвые или умирающие животные. В каждом кавалерийском полку от холода и голода ежедневно умирают в среднем по три лошади. Лошади отгрызают друг у друга хвосты. Сегодня я видел лошадь, которая ела покрытый грязью кусок брезента».
Гибли не только лошади. «Сообщается, что в ночь после урагана от переохлаждения умерли несколько человек, – написал для одного из лондонских журналов капитан Годфри, – некоторые не могут без посторонней помощи покинуть траншеи. Похоже, что дела идут скверно». «Люди умирали целыми группами, – вспоминал Тимоти Гоуинг, – из-за отсутствия убежища от холода, одежды и пищи. Лагерь похож на огромную свалку, траншеи заполнены грязью и водой по колено. Солдаты умирают на посту от истощения… Рационы еды урезаны наполовину – полфунта мокрых галет и полфунта солонины (говядины или свинины). Выдавали и кофе, но в сыром виде. Не было ни малейшей возможности готовить его. Почти не было дров для обогрева, только немногим счастливцам удавалось отыскать несколько кусков дерева». Солдаты, качаясь, возвращались из траншей в лагерь, мокрые и голодные. Они получали свои отсыревшие галеты и кусок солонины. Иногда мясо было настолько жестким, что хотелось рубить его топором. Сцены были просто душераздирающими.
Тыловая служба, продолжал он, «была полностью дезорганизована». И это была ужасная правда. Дорога к складам в Балаклаве была усеяна трупами лошадей, мулов и волов, находящихся в различной стадии разложения. Капитан Клиффорд с удивлением обнаружил, что ему пришлось потратить целый день на то, чтобы съездить в Балаклаву и вернуться обратно в лагерь 2-й дивизии. Солдатам приходилось нести на себе продукты, боеприпасы и имущество, так как измученные вьючные животные просто не могли справиться со всем потоком грузов, необходимых для того, чтобы обеспечить хотя бы минимальные потребности армии. Солдатский паек, который газета «Таймс» когда-то называла «превосходным и разнообразным», к концу месяца уменьшился почти в четыре раза.
В самой Балаклаве царила полная неразбериха. Адмирал Боксер, отвечавший за транспортное сообщение с Константинополем, не смог справиться с этим хаосом. Капитан Шипли, находившийся в балаклавском госпитале после ранения на Альме, писал матери, что «в Балаклаве отсутствует руководство, точнее, оно есть, но имя ему адмирал Боксер. Создается впечатление, что этот человек за всю свою жизнь так и не сделал ничего путного». Корабли и транспортные суда приходили в переполненную гавань без предварительного уведомления; никто никогда не знал заранее, какой груз они везут. Иногда корабли делали по два рейса из Константинополя в Балаклаву неразгруженными. Адмирал Боксер никогда не знал точно, сколько судов имеется в его распоряжении, где они будут разгружены и получат ли топливо. Бывало, что пустые корабли спокойно стояли в ожидании на рейде, а адмирал в ответ на запросы военных заявлял, что у него нет сейчас свободного транспорта. Он никогда не вел учетных записей. Раглан писал об этом человеке: «Во всем, что касается адмирала Боксера, я бессилен. Кажется, что этот человек просто не способен выполнять свои обязанности». Суда целыми днями и даже неделями ждали на внешнем рейде, когда они получат разрешение на вход в Балаклаву и разгрузку. Когда они, наконец, заходили в гавань, команды, привычные к тому, что можно было увидеть в восточных портах, тем не менее поражались. После шторма бледно-зеленые воды порта напоминали выгребную яму, в которой можно было увидеть то, что не могло нарисовать никакое воображение. Бледные разбухшие тела мертвых людей, верблюдов, лошадей, мулов, волов, кошек, собак, грязь и нечистоты, производимые целой армией и многочисленными госпиталями. Все это плавало среди обломков мачт, ящиков, кип сена, галет, коробок от лекарств и медицинских инструментов, разлагающихся внутренностей и шкур скота, выброшенных за борт судовыми поварами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});