А воздух чист и свеж, он струится среди мохнатых ветвей молчаливого леса, но тишины нет — где-то дробно стучит дятел, продолжают тревожиться белки и беснуются где-то вдали, давясь собственным стрекотом, сороки.
Я проснулся и почувствовал себя как в склепе — темнота вокруг, сине-зелеными огоньками горят по стенам гнилушки, воздух влажен и пахнет тленом, а сам я всего лишь лилипут, обитающий в старом пне.
Именно в этот день до меня дошло, что жизнь прожита. И прожита она так неудачно, что не приведи Господь кому-нибудь еще пройти этим моим путем. Ведь не для того я рождался на свет, чтобы в сорок с лишним лет проснуться в затхлом подземелье крошечным мальчиком-с-пальчик, без семьи, без родных, без прав, осужденным по трем статьям уголовного закона, потерявшим веру в себя и все остальное человечество!
Из желудя и лесного ореха я сделал себе толстенького неуклюжего человечка и специально для него сплел из ветвей кресло. У него свое кресло, а у меня — свое. Они соединены друг с другом, но я делаю вид, что совершенно этого не замечаю. По вечерам мы с ним сидим у неяркого костра, покачиваемся в креслах и болтаем о разных пустяках. Я пью свою медовуху, он недовольно морщится и не одобряет моего поведения. И черт с ним, он мне не отец и не брат, мы с ним едва знакомы.
Я придумал ему печальную историю появления в этом мире. Будто он губернский врач, который изобрел эликсир, уменьшающий человека до такого вот размера, принял его и попал в страну, из которой ему, как и мне, нет возврата. Он старше меня, он больше прожил здесь, а потому все время пытается меня учить и ворчит, когда я его не слушаюсь. Он очень ворчлив, этот мой сожитель, он укоряет меня за излишний расход воды, по его мнению, воду надо экономить, он упрекает меня в неосторожности, когда я задерживаюсь в лауне, а еще он укоряет меня, что я совершенно забыл родных и не пишу им.
Его укоры действуют на меня. Я пишу письма родным и привязываю их к лапкам пойманных в хитроумную ловушку мух, которых затем выпускаю. Разумеется, мы оба понимаем, что отсюда до Свердловска мухи не долетят, но стараемся скрывать это знание друг от друга.
Вчера мы с ним отметили мой день рождения. Разумеется, я крепко выпил, а он всю ночь сидел надо мной, нудно читая мне бесконечную нотацию, в коих он великий мастер.
Я едва терплю его болтовню, но что бы я без него делал в этом пустом и тоскливом мире, особенно в начале мая, когда почти три дня подряд шли проливные дожди и мы безвылазно сидели дома?
Глава одиннадцатая
Сделать убежище от дождя совсем непросто.
Вначале надо выбрать подходящую ложбинку, а затем перекрыть ее, настелив срубленные стволы поперек ямы. Затем надо поставить стропила будущего шалаша, перевязать их канатами лиан, а только затем покрывать широкими листьями лопуха, тщательно укладывая их внешней стороной вверх. Лист не пропускает воды и является надежной защитой от любого ливня. Главное, чтобы под импровизированным вигвамом оставалось достаточно места. Вода должна успеть впитаться в землю, прежде чем она затопит убежище. Когда строение закончено, надо набросать в него шелковистых кистей ковыля, хоть они и растут высоко. Мягкий ковыль создаст вам комфортабельные условия, такого мягкого логова не бывало, наверное, даже у французских королей, которые, говорят, были крайне изнеженными людьми и понимали толк в удобствах.
И еще хорошо то, что перед дождем лаун затихает. И хищники, и их жертвы стараются спрятаться от дождя, поэтому жизнь в джунглях замирает, и они перед дождем и во время него, а какую-то часть времени и после того, как дождь пройдет, становятся безопасными.
Следопыты торопились, и их торопливость была вознаграждена — они успели положить последние листья до дождя. Вокруг заметно потемнело, воздух стал влажным и густым, его можно было пить, он был настоян на ароматах сотен трав и цветов, он был даже слегка удушлив, потому что в ожидании дождя распустился даже душистый горошек, любящий ночную прохладу.
А потом где-то наверху раздался такой страшный треск, что следопыты едва не оглохли. Где-то в стороне ударила одна тяжелая капля, потом еще сразу несколько, а потом началась настоящая бомбардировка — водяные ядра с гудением врезались в землю и скатывались по листве, с хрустальным звоном разбиваясь на мелкие части.
— Как там наши мужики, успели найти себе убежище? — тревожился Миркин. — Хоть бы им какой шампиньон подвернулся. Глянь, что делается! Да такими капельками запросто контузить может! И ведь первый дождь за все время поисков…
— Не каркай, — сказал Андрей, хотя только что думал о том же самом.
Дождь все усиливался. Он превратился в бесконечный поток, непрерывно падающий из серой каши далеких облаков. Мимо хижины, в которой скрывались следопыты, неслись ревущие потоки грязной воды, она быстро прибывала. Прислушавшись, можно было услышать, как земля впитывает воду под хижиной.
— Однако, — покачал головой Миркин. — Если это будет продолжаться, долго мы здесь не усидим.
Глебов заворочался в своем углу, переложил на колени оружие.
— И ведь синоптики вчера ничего не сказали, — с досадой заметил он.
— А что бы изменилось? — повернулся к нему Таманцев. — Все равно пришлось бы идти.
Минут через пятнадцать дождь стал реже и мельче, он уже просто моросил. Тяжелые капли с басовитым бульканьем падали в лужи, взрываясь фонтанами мелких брызг.
Тяжело будет дальше идти. Образовавшиеся вследствие дождя озера придется обходить, а это неминуемо скажется на теме. Утешало одно — те, кого они должны были догнать, оказались точно в таких же условиях. И даже немного хуже, ведь среди них был раненый, и Таманцев сомневался, что за прошедшее время ему стало легче.
Он осторожно выглянул наружу. Серые гигантские облака стремительно бежали по небу куда-то на восток, в синие прорехи в облаках робко заглядывало солнце, и это обнадеживало — дождь не мог быть обложным, а потому должен был вскоре прекратиться. Хотелось надеяться, что летнее солнце быстро подсушит землю и в лауне станет чище. Но в этом крылась и иная опасность — хищники выйдут из своих нор и укрытий. Им там сейчас неуютно, им будет гораздо легче и спокойней на поверхности. Пока моросил дождь, пока земля еще оставалось сырой, лаун словно впал в оцепенение, он мирно дремал, выжидая развития событий, он был частью природы. А потому умел приспосабливаться к ее капризам.
Миркин негромко разговаривал с Глебовым. Таманцева в этот разговор не приглашали, а вмешиваться он считал неуместным. Он натянул шлем БКС на голову, отключил связь и обиженно нахохлился, глядя перед собой. Оказалось, что Миркин к роли лидера подготовлен лучше него. Нет, о джунглях и их обитателях Таманцев, несомненно, знал больше. И подготовлен он был лучше Миркина, и физически во всем превосходил его. Но Миркин научился думать о других, а он, Таманцев, не научился. А это оказалось едва ли не самым главным. Никодимыч был прав, он еще не готов на роль лидера. Даже цепочки. И ведь что удивительно — у одних это получается без труда, а ему постоянно приходилось напоминать, что в лауне главное это не ты сам, главное — те, кто тебя окружает. Без этого хорошим следопытом не стать. И пусть, с неожиданной обидой подумал Таманцев, мало ли хороших профессий на белом свете? Говорят, намечается комплексная экспедиция по лауну, можно принять в ней участие кем угодно, даже учеником планировщика или картографа, таскать за ним рейку и теодолит, если потребуется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});