Шрифт:
Интервал:
Закладка:
семитысячного числа Козаков, напали на коронное войско (об Орде, „ради великой
гнусности дела и чтобы не было вредной памяти*, говорит реляция, в обязательстве не
упоминалось); но святым и справедливым судом Божиим, коронное войско разорвало
козацкий табор, овладело арматою, хоругвями, бунчуками и всеми украшениями,
заслуженными с давних времен от королей и Речи Посполитой, а большую часть
положило трупом;
что остаток Запорожского Войска полевой гетман настиг в Боровице, и на том
месте, где козаки умертвили свою старшину, окружил их шанцами и хотел взять
приступом, но они выпросили себе у ясновельможного пана гетмана помилование, и
выдали своих старшин, которые вовлекли их в такой упадок и во все злое, Павлюка,
Томиленка и несколько других, а зачинщика бунта, Скидана, обязались все вместе
найти и также выдать;
что им не дозволено избрать старшего, а только полковников, старшинство же
вверено пану Ильяшу, переяславскому полковнику, который постоянно находился при
коронном войске, не участвуя в бунтах;
что козаки обязываются идти на Запорожье, сжечь морские челны и выпроводить из
Запорожья чернь, которая окажется лишнею против количества, назначенного для
сторожи.
„Относительно реестровиковъ* (сказано в заключение унизительного
обязательства) „отдается на милосердие и волю его королевской милости и Речи
Посполитой, и обещаемся быть в таком комнуте,
.
229
какой их милости паны коммиссары нам оставили, и в таком устройстве, какое
укажет нам самое милосердие его королевской милости, нашего милостивого пана, и
пребывать в полной верности, цнотуь н подданстве Речи Посполитой на все грядущие
времена. В чем во всем, поднявши руку, присягаем, и на то все для вечной и
бессмертной памяти о каре над нами за паши преступления, чтобы на будущие времена
не было больше подобных бунтов, а равно и об оказанном нам помиловании, даем сие
писание и кровавое наше обязательство под войсковою печатью и за подписью нашего
поискового писаря".
Этим писарем и составителем обязательства был Богдан Хмельницкий,
воспользовавшийся, через десять лет, бунтом Павлюка и Скидана, как программою для
одоления польско-русских наыов с помощью татар.
Глава X.
Скитальческий быт ашорусеких иоселяи.--Запугиванье бунтовщиков казнями.—
Триумф, устроенный киевскими мещанами и митрополитом усмирителю Козаков.—
Попытка Козаков призвать на помощь Татар.—Трагическое в козакопанекой усобице.—
Отсутствие единодушие между козаками.—Блокада козацкого становища на „Устье
Старца*.—Козаки покоряются панам.—Зловещее
положение победителя.
Между тем как на Русской стороне Днепра была решена судьба павлюковцев, на
Татарской ничего о том не знали. В отсутствие Скидана, там властвовал полковник
киевских Козаков, Кизим. Торжество над местною шляхтою, безнаказанные разбои и
насилия над козацкими ворогами, а ими были все зажиточные люди, даже попы и
монахи, непробудное пьянство в кабаках, оглашаемых звоном кобз и пронзительным
криком кобзарей, до того поглащали умственную энергию беспутной толпы, что она и
не думала устроить правильное сообщение с Русским берегом, а плывущий по Днепру
лед отбивал у неё и последнюю в тому охоту.
Притом же в козадких купах, титуловавших себя Запорожским Войском, кроме
вражды к панам, не было ничего общего. Не только новобранцы возачества, но и
выписчики, называвшие себя старинными козаками,—в самом начале Павлювовщины,
в случае неудачи затеянного бунта, имели в виду или Дон, или белгородские пустыни
Московского Царства, где уже много панских и королевских подданных поселилось на
вечной, как им казалось, „во.те“. Кроме того, опи легко могли найти приют в новых
панских осадах по реке Ворскло, за которою к востоку шли уже необитаемые степи.
Новые Санжары, Кобыляви, Лучки, Переволочня и другие слободы, или воли, против
запрета самих осадчих и собственников, служили убежищем тысячам голышей,
оставлявших полуопустелыми сравнительно старые осады, из одной мечты о полной
независимости. Поэтому воспреобладать над панами для задне-
.
231
провского скопища значило пьянствовать на счет зажиточных людей, а быть
побежденными значило разбежаться по своим притонам и перебиваться кой-как до
новой усобицы с украинскими землевладельцами.
Не дорожить ничем, кроме движимости, было тогда свойственно не только козакам,
и Татарам, но и многому множеству шляхты. Стих украинской песни:
Ой мала я журйтися,—
Нехай на Петривку:
Та заберу дитей в тбрбу Та пииду в мандривку.
или такой стих:
Ой веснк красна, ой весна красна:
Та из стрих вода капле.
Ой уже ж тому та козаченьку Та мандривочка пахне,—
выражает бытовую действительность украинской массы. Целый народ, на
пространстве от Вислы до Сейма, от псковской и смоленской границы до Днестра
мандровал *), переселяясь беспрестанно из одной осады в другую **). Но больше
всякого иного сословия мандривка была свойственна козакам. Германия, Швеция,
Сибирь, Персия, Римъ—вот круг, описываемый радиусами козацкого забродничества.
Отсюда вечная готовность Козаков к бунту и драке; отсюда их сторожевая и боевая
служба вотчинникам и поместным владельцам, как светским, так и духовным; отсюда
их продажность не только единоверцам, но католикам и протестантам, не только
государям христианским, но и магометанским. Побитые под Кумейками и втоптанные в
землю под Боровицею, козаки мало дорожили тем, что делает нас осмотрительными в
словах и поступках,—до того мало, что Потоцкий не позволил своим жолне-
*) Извращенное wandern, странствовать, бродить.
**) В „ Наставлении выборному от Малороссийской Коллегии в Коммиссию о
Сочинении Проекта Нового Уложения “ (пункт 18) говорится: „Простой народ мнимым
в свободе своевольством доведен до крайнего нерадения от своей собственной лености
и распутства, ибо многие, оставляя свои пахотные и другие земли, бродят из места на
другое, и чтоб удобнее провождать жизнь праздную и разгульную, остаются навсегда
без грунтов, под именем подсуседков, работая леппво за корм и напой виномъ
232
.
рам въезжать в местечко из опасения нового бунта, а чтобы никому не было
повадно, не въезжал сам, и встретил рождественские святки среди лагеря.
Слыша о похождениях козацкой орды за Днепром, он порывался спасать от
последнего разорения свое нежинское старбство и прислужиться королю да коронному
великому гетману восстановлением порядка в их заднепровщине. Но переправа через
„козацкий шляхъ“ была крайне затруднительна. Наконец ледоход на Днепре
превратился в плотную массу, и дал полевому коронному гетману возможность, в
самый день польского Рождества Христова, выслать в одну сторону полковника
Станислава Потоцкого с легкими хоругвями, а в другую—Ильяша Караимовича с
покорившимися козаками.
Козаки выступили за Днепр в числе трех тысяч, и такой имели вид, как будто над
ними не совершилось никакой катастрофы. Это была реестровая конница, которая под
Кумейками загребла жар чужими руками. Это были те люди, которые завидовали
домовитой шляхте и ухищрялись вырвать у неё господство над Украиной, подъучивая
на панов Ляхов ленивую и пьяную голоту. Это были отцы тех, которые, чрез двадцать
лет по отпадении Малороссии от Польши, вписывали в свои местности сыновей той
голоты, которая с таким самозабвением гибла для них под нидерландским огнем и
шляхетскими саблями.
Глядя теперь на них, не один землевладелец, по словам участника похода, видел в
них новых бунтовщиков. Но следом за реестровиками переправился по льду Потоцкий
с артиллериею, которая дала себя козакам знать и в Медвежьих Лозах, и под
Переяславом и, наконец, под Кумейками. Хотя козаки и сами были педурные пушкари,
но стратегия и тактика шляхетского рыцарства торжествовала над их боевою рутиною,
а недостаток единства действий уничтожал их численное превосходство.
Двадцатитысячное войско, которым павлюковцы давно уже хвалились на Татарской
стороне Днепра, разделялось на несколько самовольных орд, из которых каждая имела
в виду собственную добычу. Еще не зная, чтб постигло их сообщников на Русской
стороне, Павлюковцы, под предводительством Кизименка, овладели Лубеиским
замком, разграбили имущество кпязя Вишневецкого, вырезали его слуг шляхтичей и