— Теперь, когда мы обо всем переговорили и обо всем условились, нам остается только разойтись каждому в свою сторону, — предложил дон Марсиаль.
— Как вы попали сюда?
— Вплавь, конечно. А ты?
— Верхом на лошади. Я бы предложил доставить вас на берег, но нам в разные стороны.
— Что ж, это правильно.
— Итак, вы рассчитываете переправиться сейчас?
— Да, хотелось бы, — отвечал дон Марсиаль с неопределенной усмешкой.
— О! Ну, так мы скоро увидимся.
— Надеюсь.
— Слушайте, дон Марсиаль, теперь платье ваше высохло, мне не хотелось бы, чтобы вы его снова замочили. Кажется, я видел где-то здесь пирогу — вы ведь знаете, что индейцы всюду прячут пироги.
Тигреро вошел в грот и нашел в глубине его тщательно запрятанную за камнями пирогу. Он взял ее и легко взвалил себе на спину.
— Вот еще что, — опять обратился он к Кукаресу. — Зачем ты назначил мне свидание на этом островке?
— Чтобы нам никто не помешал. Ведь вы не хотите, чтобы нас кто-нибудь подслушал?
— Нет, согласен с тобой. Итак, до свидания.
— До свидания.
Два приятеля, довольные друг другом, расстались. Один отправился в долгий и утомительный путь, а другой вернулся к своим спутникам.
Оба они, однако, ошибались, полагая, что их никто не слышал.
Едва они покинули островок, разойдясь в разные стороны, как густая чаща далий и флорибондов, закрывавшая вход в грот, раздвинулась, и из нее выглянула голова в уборе из орлиных перьев, с горящими, как уголья, глазами. Голова осторожно повернулась направо и налево. Затем, минуту спустя, сучья затрещали, раздвинулись еще больше, и вслед за головой появилось туловище апачского воина, расписанного и вооруженного по-боевому.
Апачским воином, так неожиданно появившимся, был Черный Медведь.
— О-о-а! — проговорил он с угрожающим жестом. — Бледнолицые собаки! Апачские воины пойдут по их следам.
Несколько минут он стоял, уставившись в небо, усеянное звездами, затем вошел в грот.
Дон Марсиаль в это время достиг своего бивака.
Донья Анита, обеспокоенная долгим отсутствием, ожидала его с живейшим нетерпением.
— Наконец-то, — воскликнула она, увидев его, и бросилась навстречу.
— Добрые вести, — отвечал он ей.
— О! Я так беспокоилась!
— Благодарю вас. Случилось то, что я и предвидел. Мы видели сигнал, поданный мне.
— Так что…
— Я встретил друга, который подсказал мне, каким образом выйти из нашего сложного положения.
— Как же?
— Не беспокойтесь ни о чем. Повторяю вам опять, предоставьте действовать мне.
Молодая девушка покорно склонила голову и, несмотря на снедавшее ее любопытство, удалилась, не говоря более ни слова, в хакаль, приготовленный специально для нее.
Дон Марсиаль после ее ухода не заснул, а сел у костра, скрестил на груди руки, прислонился к дереву спиной и так до самого рассвета и просидел неподвижно, погруженный в невеселые думы.
Когда настал день, Тигреро стряхнул с себя оцепенение ночи, поднялся и разбудил своих товарищей.
Десять минут спустя небольшой отряд дона Марсиаля тронулся в путь.
— Ого, дон Марсиаль, вы что-то сегодня раненько проснулись и нас подняли! — обратился к нему дон Сильва.
— А вы разве не заметили, что мы даже не позавтракали перед отправлением в путь, как делали каждое утро?
— Да, правда. Что это значит?
— А то, что завтракать мы будем в Гетцали, куда прибудем через два часа.
— Наконец-то! — воскликнул обрадованный асиендадо. — Вы мне доставили необыкновенное удовольствие этим известием.
— Неужели?
— Честное слово.
Донья Анита, услышав слова Тигреро, бросила на него взгляд, полный изумления и ужаса, но, увидев его спокойное выражение лица и веселую улыбку, успокоилась и сама, уверив себя, что скрытность Тигреро объясняется его желанием приготовить ей неожиданный приятный сюрприз.
Как и обещал дон Марсиаль, через два часа они действительно прибыли в Гетцали.
Как только часовые узнали их, немедленно был спущен подъемный мост, и они вступили внутрь крепости. Их приняли с такими почетом и предупредительностью, какие только могли быть им оказаны со стороны оставшихся в колонии.
Донья Анита не спускала с Тигреро глаз. Она то краснела, то бледнела и не могла понять абсолютного спокойствия дона Марсиаля.
Они сошли с лошадей в патио перед парадной дверью.
— Где же граф де Лорайль? — обратился асиендадо к встретившим его, удивленный тем, что его будущий зять не только не вышел приветствовать его у входа в крепость, но не появляется даже и тогда, когда они уже стоят на пороге его дома.
— Граф будет в отчаянии, когда узнает, что вы прибыли, а он даже не мог вас встретить, — отвечал мажордом, рассыпаясь в извинениях.
— Стало быть, его нет дома?
— Да, сеньор, он отсутствует.
— Но ведь он скоро вернется?
— Не думаю. Капитан отправился во главе своего отряда преследовать индейцев.
Известие это прозвучало для дона Сильвы, как удар грома.
Тигреро и донья Анита обменялись взглядами, в которых светилось счастье.
ГЛАВА ХХ. Выступление в поход
Великая пустыня дель-Норте представляет собой подобие африканской Сахары, но она больше и ужаснее Сахары.
В ней нет веселых оазисов, затененных красивыми деревьями и освежаемых бьющими из земли ключами. Это царство бесплодного песка.
Каса-Гранде Моктесумы, где стоял в описываемое время со своим отрядом добровольцев граф де Лорайль, находилась, да и теперь, вероятно, находится на самой границе прерии, милях в восьми откуда уже начинается собственно дель-Норте.
После разговора с Кукаресом граф позвал своих лейтенантов, и снова началось прерванное было веселье, и снова обильно полилось вино.
Далеко за полночь, почти к утру сотрапезники разошлись, чтобы освежить себя сном.
Кукарес не спал, он раздумывал весь остаток ночи. Теперь мы знаем истинную причину его прибытия к графу.
На восходе солнца трубачи проиграли зарю.
Солдаты поднялись с земли, на которой спали, и принялись за чистку лошадей и за приготовления к завтраку.
Лагерь сразу приобрел тот оживленный, шумный, веселый вид, который составляет, кажется, характерную особенность лагерей французских войск во время похода.
В большой зале Каса-Гранде происходил военный совет. Граф и его лейтенанты сидели на выбеленных солнцем бизоньих черепах. Шел оживленный спор.
— Через час, — говорил граф, — мы тронемся в путь. У нас двадцать мулов, нагруженных провизией, десять с водой, восемь с боеприпасами. Бояться нам, следовательно, нечего.
— Это верно лишь до некоторой степени, сеньор граф, — заметил капатас.