Пожелав Чкалову и Белякову хорошей погоды, я забираюсь в спальный меховой мешок и мгновенно засыпаю.
Третьи сутки полета
Как сердце, делая малейший перебой, заставляет любого человека забеспокоиться, так и самые незначительные вздрагивания мотора немедленно обращают на себя внимание пилота, и он, быстро осматривая контрольные приборы, старается установить причину нового поведения двигателя.
Но Чкалов спокоен: компасный курс 128°, воздушная скорость 135 километров в час, высота 3250 метров, наружная температура минус 8°. Мотор давно не надсаживается и даже не гудит, на 52-м часу непрерывной работы он скорее мурлычет, как сытый кот, которого поглаживает доброжелательная рука.
Валерий набивает «капитанским» табачком трубку, закуривает и, посматривая вниз, сквозь редкие просветы облаков замечает далекий берег, у которого бьют волны штормующего океана.
Командир и штурман горюют об одном — полная неизвестность о состоянии погоды вторые сутки. Очень странное явление, так как и передатчик и приемник радиостанции «АНТ-25» уже давно приведены в порядок. Беляков все равно регулярно по установленному коду передает донесения о благополучном полете, но «квитанций» о приеме не получает ни от Канады, ни от Америки, а от своих станций мы уже так далеко, что и надеяться на прием их телеграмм бессмысленно.
Между тем облачность нижнего яруса постепенно поднимается, и самолет в вечерних сумерках неторопливо влезает в пасть многослойных страто-кумулюсов. Внизу все реже мелькают разрывы, но через них ничего не видно, так как океан уже не освещается солнцем.
Узкая пасть облачности сжималась все плотнее, преодолевший многочисленные препятствия «АНТ-25» то покачивался с крыла на крыло, то подскакивал вверх, а затем падал вниз, словно разыгравшийся ребенок.
Командир включил освещение в кабине и навигационные огни самолета.
— Егор, вставай, вставай, — сквозь сон я чувствую сильную руку Чкалова и вскакиваю с совершенно заспанной головой.
В самолете так светло, что я долго не могу сообразить, где нахожусь, — очень уж давно был в ночном полете. Часы показывают 6 часов 20 минут, а вокруг нас властвует ночь.
Через 54 часа полета уже не приходится кидаться в тесноту, мучившую изнурительными неудобствами при смене вахты летчика. Теперь меняющий сидит за спиной уставшего и не спеша рассказывает, что видел во сне. А ожидающий смены освещает все, что происходило в последнее время в полете.
— Плохо, Егор, со связью, никто ничего, — спокойно говорит мне Валерий как о чем-то привычном и обыкновенном.
В ответ я горожу всякую несуразицу, рассказывая свои сны.
— Я думал, ты после полюса поумнеешь, Егор. Ну, чего наболтал? Подумай, голова, более суток нет связи… А ты… трепаться… Давай лучше садись! Видишь, облака совсем сходятся! — уже сердито кричал командир, уступая мне пилотское место.
Усевшись за штурвал, я почувствовал, насколько легче стал самолет и каким он сделался послушным, быстро реагирующим на действия рулей.
Солнце скрылось совсем. Куда ни кинь взор, темно. Наружная температура минус 7°. Включаю лампочку освещения водомера — «чертика». Питание приборов-гироскопов включаю на мотор.
Вот дьявольщина! Опять слепой полет, да еще ночью, да еще над океаном.
В 6 часов 30 минут самолет незаметно влез в облака, и начался, слепой полет. Медленно набираю высоту. Изредка высовываю в боковую форточку кабины голую руку и чувствую покалывающие удары ледяной крупы. Лучшего и ждать не нужно.
Проверив состояние бензина, выключаю свет пилотской кабины. Фантастически красиво засветились фосфоресцирующими циферблатами десятки приборов. Они кажутся одушевленными и живыми — так быстро и тонко подмечает каждый из них все, что делается внутри и снаружи самолета.
Проходит напряженный час. Ледяная крупа влетает невидимо в открытые окна кабины и приятно холодит лицо и руки.
Температура на высоте 4500 метров минус 20 градусов, но от напряжения в слепом полете мне стало жарко. Расстегиваю куртку.
Командир беспокойно спрашивает:
— Что с тобой, Егор?
— Вспотел…
— Прохватит, чертушка! — кричит Валерий мне на ухо. — Простудишься, сибирячок…
У меня пересыхает горло, и страшно хочется пить. Валерий не нашел воды, предлагает лед.
— Ну что же, давай пососем леденец…
Командир принес вторую порцию ледышек, и мы наслаждаемся ими, как дети.
Вскоре «АНТ-25» вошел в более спокойные слои воздушного океана и летел устойчиво, не требуя больших физических усилий для управления. Мы запакованы в двойную коробку. Одна коробка — сплошные облака с ледяной крупой, другая — тихоокеанская ночь. Вместе они создают полную изоляцию от мира. Радио по-прежнему ничего не сообщает нам о погоде. Словно вымерло человечество, погибла цивилизация, а мы упрямо верим в чудо, надеясь наперекор всем трудностям, преодолевая их, достичь заданной цели.
— Ты чувствуешь, как скучно? — спрашиваю командира.
— Как в карцере…
— Иди ложись, — предложил я Валерию, заметив справа тусклый проблеск луны.
В это время подошел штурман и сказал:
— Егор Филиппович! Я настроился на радиомаяк Беленгейма. Держи по радиокомпасу на него курс…
— А куда выйдем?
— Он ведет на Сан-Франциско.
— Это хорошо! — заключил командир.
Вскоре «АНТ-25» на высоте 4500 метров выкарабкался из туч, которые под лунным светом ежеминутно преображались то в причудливые матовые горы, то в уснувшие города с готическими постройками, то вдруг создавали бесконечную отару белоснежных овец, сбившихся в тесную кучу под ударами ураганного ветра.
8 часов 22 минуты. Наружная температура минус 20 градусов, а в кабине минус 9.
Беляков произвел подсчет расхода горючего. Если верить показаниям бензиномера, то осталось 718 литров бензина, что обеспечит 6–8 часов полета при условии точного соблюдения режимов, предусмотренных жесткими графиками.
Около 10 часов проснулся штурман. Он по радио просит Сиэтл, чтобы его радиостанция работала для пеленгации с самолета. Вскоре он передает мне записку: «Смотри на радиокомпас и веди по нему». Я понял, что работает радиомаяк Сиэтл и его пеленговая зона почти совпадает с компасным курсом. О лучшем и мечтать грешно: свой путь мы теперь контролируем двумя способами — по радио и по магнитным компасам.
Луна осела к горизонту и густо покраснела. Через полчаса она стала совершенно раскаленной и быстро скрылась. Стало темнее, зато над головами замелькали мириады звезд. Небо почти не отличается от нашего московского, и я вскоре нахожу Полярную звезду. Восток все более розовеет, резко очерчивая границу облачности. Кажется, что там огромный зубчатый хребет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});