Я подумал, что бездарные памятники все равно будут появляться. Собственно, у нас не так уж много талантливо выполненных памятников: Пушкину и Маяковскому, Минину и Пожарскому, Чайковскому, Петру I. Хороший памятник Андреева Гоголю почему-то запрятали во двор… Даже тот мой знакомый скульптор, создатель величественных мемориальных комплексов, словно бы угасал, когда брался за памятники и бюсты известным личностям. Шолохов, взглянув на свой портрет, сделанный скульптором из мрамора, якобы сказал с иронией: «А почему нет ухмылки?» — «Какой ухмылки, Михаил Александрович?» — «Как какой? Казачьей. Казак не может иначе. Если он даже помирать будет, все равно с ухмылкой в усах… Запомни: нет мелочей ни в жизни, ни в искусстве…»
Когда мы познакомились с Кремером, он показался мне несколько суховатым, официальным. Между мной и им возрастная разница была все же велика, хотя мне подкатывало под шестьдесят. Конечно же Костырин в этом отношении был ему несколько ближе. И вообще, как я подметил, военный историк Костырин, глубокий знаток древних культур и военного искусства от Тутмоса III до наших дней, вызывал у Кремера интерес. Костырин значился автором хороших книг о выдающихся полководцах всех времен, и эти книги знали в ГДР.
И теперь он сидел за столом, щурил глаза, и от его могучей, но так и не погрузневшей с годами фигуры исходило добродушие. Ему присущи были юмор, шутливая ирония. Он тряхнул крупной седеющей головой и спросил у Кремера после третьей рюмки коньяка:
— Кто был первым полководцем, я знаю. А вот кто был первым скульптором?
Кремер принял игру. Его лицо утратило свою твердость.
— Первым скульптором была мудрейшая Мами, шумерская повитуха богов, сотворившая человека. Помните:
Когда боги, подобно людям,Бремя несли, таскали корзины,Корзины богов огромны были,Тяжек труд, велики невзгоды…
В табличке рассказывается, как боги рыли канавы, копали русла для Тигра и Евфрата, трудились в водных глубинах, возводили плотины, стены, жилища для верховных правителей — богов.
Две с половиной тысячи летОни тяжко трудятся днем и ночью.Они кричали, наполняясь злобой,Они шумели в своих котлованах:«Хотим управляющего видеть!Пусть он отменит труд наш тяжелый!..»
Боги восстали, пошли войной на верховных правителей, позвали мудрейшую Мами, повитуху богов, потребовали:
«Сотвори человека, да несет он бремя!Да примет труды, что Эннлиль назначил!Корзины богов — носить человеку!»
Мами соглашается. Но для того чтобы сотворить человека, нужно убить одного из мятежных богов и смешать его кровь с глиной. Лучше всего убить зачинщика бунта.
Воистину божье и человечье соединятся,Смешавшись в глине!Чтоб вечно мы слышали стуки сердца,Да живет разум во плоти бога,Да знает живущий знак своей жизни.
Для меня здесь все многозначительно.
«Премудрого» — бога, зачинщика бунта Ве-ила убили; он стал основой разума в глине, из которой повитуха Мами вылепила человека. «Знак своей жизни» — это сердце, пульс — явление доселе невиданное, так как у богов нет сердца, нет пульса — тем они и разнятся от человека. Человек живет мгновения, боги пребывают вечно, это бессмертие камня, вечный застой, не знающий ритма новой жизни. Таким образом, по представлениям шумеров, все, что развивается, не может быть бессмертным. Боги не развиваются, они пребывают. «Бремя богов» — заботу об устройстве мира они возложили на человека. Ну а когда говорят, будто боги создали русла великих рек, стены и жилища, — это всего лишь горы и долины. Боги обитали на вершинах гор, и все, что им приписывалось, — всего лишь слепая созидательная деятельность самой природы.
Мами говорит мятежным богам:
«Я вас избавила от работы,Ваши корзины дала человеку.Теперь вам достанется крик человека».
Когда люди делили между собой корзины богов, самая большая досталась представителю творческой интеллигенции — художнику, скульптору, поэту, певцу, в ней он носит самый тяжкий груз — все муки человечества, изредка перемежаемые радостью победы, его исконный мятежный дух, «крик человека», ибо человек кричит от боли устами поэта. Крик человека — это искусство. Искусство — это крик человека.
— Превосходно! — воскликнул Костырин и, к моему изумлению, стал читать:
Идут дорогой успеха те, кто не ищет бога,Ослабли и захирели молившиеся богине.Сызмальства следовал я воле божьей.Простершись, с молитвой искал богиню,Но я влек ярмо бесприбыльной службы,Бог положил вместо роскоши бедность:Дурак впереди меня, урод меня выше, —Плуты вознеслись, а я унижен…
Как видите, у шумеров пять тысяч лет тому назад было то же самое…
Он прикрыл глаза и сказал:
— Послушайте шумерского Есенина:
Брошу дом.Имущества не хочу,Жертвы богу презрю, божьи меры нарушу.Бычка зарежу, что назначен был в жертву богине.Тропой пойду, вдаль заберусь я,Запруду открою, пущу наводненье.Точно вор, по широкой степи скитаться стану;Буду из дома в дом ходить, утоляя голод;Буду голодным бродить, буду по улицам рыскать…
Согласен с вами: человек искусства существует, пока несет свою вместительную корзину, в которой судьбы всех народов, живущих и исчезнувших, истории всех мучеников любви, думы мятежных личностей, слезы всех вдов и сирот, Пьета всех матерей, чьих сыновей распяли…
Мы говорили о высоком назначении искусства в извечной борьбе человечества за прогресс, о том, что произведения искусства — это в общем-то часть всеобщей энергии, аккумулируемой для нас выдающимися людьми, чтоб посредством тонких созданий ума и таланта поддержать человечество, спасти его от упадка и разложения в трудные периоды: все, что порождено волнами жизненности, жизненной энергией, обладает, в свою очередь, способностью излучать. У каждой скульптуры, у каждого полотна или книги — своя мощность излучения. Люди подвергаются беспрестанному художественному облучению, отчего их деятельность одухотворяется. Томас Манн так и оценивал своего «Доктора Фаустуса», обнаружившего после выхода в свет «свою недюжинную лучевую мощность».
Следить за игрой ума высокоэрудированных людей, с которыми я сидел за одним столом, было огромным наслаждением. Они рассуждали вслух, цитировали известных мыслителей прошлого и современности, даже спорили, но создавалось впечатление, будто они что-то уточняют каждый для себя, настраиваясь на общую волну. Костырин вслед за неким Арнольдом Беннетом считал, что в личности художника, писателя есть что-то от всех людей. Люди художнического труда якобы связаны неосознанной общностью, которую стремятся сделать осознанной. В тот вечер, когда рисует Рембрандт, все Славные Тени, в том числе тени пещерных художников, не отрывают глаз от колеблющейся руки, ибо от нее зависит, ожить ли им вновь или опять погрузиться в сон. И трепет этой руки, за неуверенным движением которой следят в сумерках тысячелетия, — одно из самых высоких проявлений силы и славы человека. Ну а сегодня главное — борьба с «безумной Гретой» — войной! Человечество коллективно, под руководством дураков и при помощи изобретательности умных рабов, занято великим делом подготовки собственного уничтожения — ибо сегодня в западном мире имеет место деградация человеческого сознания и самосознания, развитие техники перестало быть показателем уровня культуры. Глубокое падение западной цивилизации сказывается и в том, что в ней господствует псевдоискусство. Если деградация человеческого самосознания и достоинства произойдет, то это будет означать, что современная машинная технология сломила сопротивление человека и его внутренние культурологические оплоты… Наша цивилизация в ее противоборстве с судьбой впервые использует как оружие искусство в его целокупности… Да, искусство создает иммунитет против распада человечества. Ликвидация идеала в общественной жизни означала бы духовную смерть общества…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});