Читать интересную книгу В компании куртизанок - Сара Дюнан

Она живет в северо-восточной части города, между каналом Рио-ди-Санта-Джустина и монастырем Ла-Челестиа. Я очень плохо знаю эти места и потому ориентируюсь на монастырскую колокольню, которая возвышается над крышами прочих построек, выходящих прямо на море. Боже мой, как же, должно быть, сыро и холодно у них в кельях зимой! Я перехожу через ближайший канал и ныряю в лабиринт узких улочек и тесно стоящих домов. Где-то здесь находится кампо с пекарней, церковью и каменным колодцем, старинный маленький остров, присоединенный ко всем прочим, вроде того, где мы жили поначалу и где старик-колодезник неусыпно следил за уровнем воды. Как давно это было!

В конце концов, меня приводит туда мой нос. Запах жарящейся свиньи — вот лучший компас. Посреди площади — вертел с насаженной на него начиненной тушей. Сок каплет с нее на угли, и огненные брызги разлетаются в стороны. Рядом трое мужчин ставят две бочки с териакой. Как и все остальные, они тоже собираются праздновать торжество города, и если я хочу разыскать Корягу, то к расспросам следует приступать до того, как началась попойка. На площади собралось уже около дюжины мужчин и женщин и несколько детей, и я, похоже, представляю для них диковинное зрелище, сулящее забаву — даже в таком городе, как Венеция, есть свои тихие заводи. Я отпускаю несколько шуточек, мол, если зажарить расфуфыренную утку, которая только что сюда приковыляла, то запах паленой бороды вполне заменит пряности, а потом выбираю самую миловидную молодую женщину из числа присутствующих и отвешиваю ей низкий поклон, который должен показаться изящным, если мне удастся правильно расшаркаться.

Смех вокруг меня так оглушителен, что я сразу понимаю — сработало. Я еще не успеваю представиться, а у меня в руках уже оказывается чашка с пойлом. Что ж, все мы — гости на свадебном пиру нашего государства, и наш долг — как следует угощаться. Я опорожняю чашку и захожусь кашлем, что вызывает очередной взрыв хохота, и девушка, которую я выделил из толпы, подначиваемая остальными, хлопает меня по спине. Отдышавшись, я замечаю, что она еще довольно молода и чуть застенчива, а губы у нее красноватые и пухлые, как спелая мякоть гранатовых зернышек. Я улыбаюсь ей (дружелюбной, а не пугающей улыбкой, которую я приберегаю для других случаев) и присоединяюсь к всеобщему веселью, делая еще один маленький глоток и притворяясь, будто пойло обжигает мне горло. Девушка со смесью чувств на лице рассматривает меня, а женщина, стоящая у нее за спиной, вдруг толкает ее ко мне, так что та едва не спотыкается об меня. Я изо всех сил стараюсь помочь ей удержаться на ногах. Выпрямившись, она негодующе смеется, и я вижу у нее во рту полусгнившие зубы, улавливаю запах разложения. И к моему стыду, мое возбуждение вмиг улетучивается.

Быть может, Аретино прав и я теперь уже скорее женщина, чем мужчина? Да поможет мне Бог.

Кампо быстро наполняется народом, и я пользуюсь тем, что после выпивки у людей обычно развязываются языки, и пытаюсь завязать разговор еще кое с кем и спросить, где живет целительница по прозвищу Коряга. Похоже, все ее знают, хотя возникает небольшой спор о том, в каком именно доме она живет. Женщина с широким шрамом на лице плюет мне на башмаки, едва заслышав ее имя, и обзывает ее шлюхой, которая лечит богачей, а беднякам дает подыхать. Женщина помоложе возражает ей, потом в спор вступает какой-то мужчина, и в считанные мгновенья начинается потасовка. Будь я полководцем, я бы перед каждой битвой поил своих солдат териакой. Только в таком количестве, чтобы их не угораздило передраться между собой еще до встречи с врагом. Пробираясь с площади в сторону улицы, где живет Коряга, я замечаю, что за мной наблюдает та девушка, стоящая на самом краю толпы, но, встретившись со мной глазами, она поспешно отводит взгляд. Я подхожу к ней, снова кланяюсь и на этот раз прямо прошу ее дать мне руку. Какое-то время она пребывает в нерешительности, совсем как молодой жеребенок, которому впервые показали уздечку, но вот она протягивает мне руку. Я переворачиваю ее, целую ладонь и, положив в нее серебряный дукат, мягко загибаю пальцы в кулак. Уходя, я посылаю ей воздушный поцелуй и, уже обернувшись, вижу, как она разгибает пальцы и на лице у нее отражается изумление. Она улыбается, машет мне, и почему-то при виде этой радости мне хочется плакать.

Улица, где живет Коряга, находится неподалеку от кампо, у края маленького канала. Я подхожу к ней с суши. Дома здесь стоят скученно, кособоко нависая над булыжной мостовой, штукатурка осыпается, каменная кладка постепенно разрушается. Летом здесь, наверное, если сосед испортит воздух, то это сразу можно почувствовать, если только другая вонь не перебьет первую. Зловоние здесь царит постоянно.

Ее дом — сошлись мнения на площади — предпоследний от угла. Давно, когда еще только приехал в Рим, я сам жил в подобных местах и хорошо себе представляю сумрак, который там увижу. Сумрак и, наверное, нищету. Если ей повезло, у нее своя комната. Если очень повезло — а скорее всего, это так, — то две комнаты. Конечно, если у нее нет мужа. О Господи! Я никогда раньше об этом не задумывался, а ведь она могла снова выйти замуж! Я всегда воображал ее одинокой, женщиной, которая живет плодами своего ума. Вроде меня.

Я стучусь. Никто не отзывается. Стучусь снова, уже громче. Дергаю дверь, но она на замке.

И вот я слышу, как кто-то подходит к двери изнутри.

— Кто там? — Это ее голос, но резкий, подозрительный.

— Это Бучино. — Я делаю паузу. — Бучино Теодольди.

— Бучино? — Я слышу удивление в ее голосе. — Вы здоровы?

— Да. Здоров. Но… Я… Мне нужно поговорить с вами.

— М-м… Я сейчас не могу.

Но я настроен решительно. Я же наметил эту цель на сегодня.

— Это важно, — говорю я. — Я могу подождать или зайти попозже.

— М-м… Нет… нет. Я скоро сама выйду. Знаете ближайшую площадь?

— Да. Но там пропасть народу.

— Ступайте к ступеням рядом со входом в церковь. Встретимся там.

Я возвращаюсь на площадь. Народу стало еще больше, а та девушка уже исчезла. Я поднимаюсь по ступенькам к деревянной церковной двери и жду. Чем она там занята? Может быть, у нее сейчас кто-то дома? Какой-нибудь больной. Должна же она где-то хранить все свои снадобья. Я представляю шкафчик, заставленный банками и склянками, ступками с пестиками для растирания порошков, весами — чтобы отмерять дозы. И тут мне вспоминается тесная каморка, где мой задумчивый еврей взвешивал и скупал чужие сокровища, и мой собственный кабинет с конторскими книгами и счетами. Ведь все мы — труженики, несмотря на клеймо происхождения и веры или физического уродства, мы сумели выжить в мире обычных людей, ни от кого не завися, зарабатывая на хлеб и сохраняя особенную гордость. Ибо даже я вынужден признать, что в ее мошенничестве или даже в колдовстве присутствует большое мастерство.

Я стою достаточно высоко и замечаю ее, как только она показывается на кампо, выйдя из-за угла. Похоже, на ней праздничная одежда — светло-голубое платье, кажется новое (или я никогда раньше его не замечал), с широкой юбкой и кружевной оторочкой, голова покрыта платком того же цвета. Она опирается на палку (я несколько раз уже видел ее с палкой) — так ей легче передвигаться, потому что она ощупывает землю перед собой и быстрее обнаруживает препятствия. Впрочем, здесь люди узнают ее и сразу расступаются. Но вот, когда она уже на полпути ко мне, к ней подходит какая-то женщина, и хотя мне не слышно, о чем они говорят, по воинственной позе женщины и по тому, как она преграждает Коряге путь, можно догадаться, что встреча эта не из приятных. Я встаю, готовясь поспешить Коряге на помощь, — хотя чем я могу ей помочь? — но вскоре их разговор заканчивается так же внезапно, как начался, и вот она уже у ступенек, ее палка простукивает камни.

— Я здесь, — говорю я, и она поворачивается ко мне с той странной легкой улыбкой — улыбкой, которую ей не дано увидеть самой, но которая словно говорит мне о том, что она и так знала, что я здесь. Глаза у нее закрыты — иногда она не открывает век. Мне кажется, она должна испытывать боль, если держит глаза открытыми; я замечал, что в таких случаях она никогда не моргает, из-за чего еще больше становится не по себе, когда видишь эту молочно-густую пустоту, особенно впервые. Я как-то не задумывался раньше о том, как она чувствует себя, но теперь, после недавно перенесенных страданий, я невольно пытаюсь сравнить их с тем, что испытывают другие.

Кончик палки упирается в мою ступню, и она садится на ступеньку рядом со мной. Мы с ней никогда не встречались вот так, на улице. Вокруг нас горожане веселятся, празднуют, шумят, пируют; день явно чреват множеством последствий.

— Как вы отыскали мой дом? — Ее голос звучит теперь мягче, он такой, каким я его помню.

— Ну, вас тут все знают.