Зильберштейн внимательно следил за их действиями, а потом спросил у Оскара:
– Что делают эти дикари?
– Сбросили ловушку, – ответил Оскар.
– А приманка?
– Приманка – это я, – усмехнулся Оскар. Ныряльщик скинул шорты, оставшись полностью голым и надел поясную сумку с дюжиной карманов, закрепил на ноге подводный нож. – Что-то вроде плавучего якоря. А конец троса потом закрепят на барабане лебедки. Вам – яйцо, нам – червь. Вы будете меня ждать там! – Он указал рукой на пристань, достал из сумки что-то вроде колчана, где вместо стрел находились два двухфутовых обрубка гофрированных металлических труб, и закрепил его за спиной.
Немец покосился на колчан:
– Что это у вас?
– Сюрприз для самцов-червей. Что-то вроде одноразовых ружей, только наоборот. Я назвал их «стрелами». У ружья патрон находится сзади, а тут спереди. Нужно просто ткнуть червя в пасть тем концом палки, где расположен боек и патрон. Боек пробивает капсюль и происходит выстрел. Заряда достаточно, чтобы снести червю голову, но нужно точно попасть. Кладку яиц могут охранять несколько особей. С одним я могу справиться и ножом, а вот с двумя-тремя будет сложно.
– Звучит оптимистически, но оружие выглядит как детская пукалка… – сказал Зильберштейн, разглядывая Оскара с головы до пят. Он с тихой завистью смотрел на высокого, крепкого ныряльщика, на его сильное загорелое тело, на мускулистые плечи, на которые непокорными прядями ниспадали русые, в мелких кудряшках, волосы. Но больше всего немец позавидовал невозмутимому спокойствию Оскара, его полной уверенности в прочности своего положения. – Скажите, а чем вы будете пополнять запас воздуха в легких? Здесь глубина, как мне говорили, не менее ста пятидесяти футов.
– Больше. Но там кое-где встречается воздух – в подводных гротах. Именно в них самка червей и откладывает яйца.
– А свет? Там же темень сплошная! – Зильберштейн полез в свой рюкзак. – Возьмите хоть фонарик.
– Вы хотите, что я начал раскрывать свои профессиональные секреты? – усмехнулся Оскар. – Скажу одно: чешуя червя, как и скорлупа их яиц, светятся в темноте. Наши земные микроорганизмы тоже облюбовали чешую червя.
– Понятно. Но если вы червя ухватите за яйца в темноте, то вам здорово не поздоровится.
Шутка Зильберштейна понравилась Оскару. Они вместе рассмеялись.
Оскар достал из сумки банку с какой-то вязкой жидкостью и стал ею натирать свое тело.
– Что вы делаете? – поинтересовался Зильберштейн. – От этой смазки дурно пахнет. Что это такое?
– Это мазь на девяносто процентов состоит из жира морского червя, – ответил Оскар. – Эти твари общаются между собой весьма специфическим языком, выделяя в воду феромоны с различными запахами. Ими они привлекают особей противоположного пола, сигнализируют об опасности или отпугивают врагов. Их органы обоняния, как я вам уже говорил, сверхчувствительны.
– Ясно. Почувствовав от вас знакомый запах, черви подпустят вас ближе к себе. Я правильно вас понял?
– Попали в «яблочко».
– Оскар, скажите, откуда вы знаете столько о червях?
– О них больше знают туземцы.
Цепкий взгляд немца остановился на пристани.
– Одного не пойму: к чему было делать такую пристань, если сюда и на лодке сложно попасть.
– Раньше, я слышал, здесь был широкий пролив, – сказал Оскар, – но его по каким-то непонятным причинам засыпали.
– Этот остров полон загадочного дерьма… – вздохнул немец.
– Тахуна, следуйте к причалу! – Оскар стал одной ногой на борт и махнул кормчему рукой. – Через десять-двенадцать минут вы должны быть готовы выбрать лебедкой ловушку с червем!
Навигатор кивнул, дал команду гребцам и те еще усерднее налегли на весла.
Оскар посмотрел на голубое небо, на бирюзовую воду, сверкающую серебряными и золотыми искрами. Надев на нос зажим-клипсу, он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, затем, как пружина, сжался, перекувыркнулся вниз головой через борт и, выбросив ноги вверх, отвесно ушел под воду.
* * *
Оскар погрузился в подводный мир, в свой мир – безмолвный и захватывающий, пронизанный солнечными лучами, словно магическим свечением. Мир без теней. Вода завихрилась и забурлила вокруг него, когда он вонзился в нее. Пестрые рыбешки бросились врассыпную, но любопытство снова собрало их, и они стали следить за человеком, то появляясь, то исчезая среди вьющихся водорослей, причудливых коралловых пещер и замков, сверкающих как драгоценные камни самых невероятных цветов. Лениво пульсируя, плыли большие прозрачные медузы. Из расселины показалась голова мурены [57]с холодными глазами, открыла зубастую пасть, схватила рыбину, покачалась, словно пьяная, и тут же скрылась обратно.
«А здесь ничего не изменилось», – мысленно усмехнулся Оскар, поднял голову и сощурился – солнце светило очень ярко.
Он проводил взглядом быстро удаляющееся днище лодки с балансиром. Дух свободы вытеснил все остальные чувства в ныряльщике. Его тело охватила дрожь от предвкушения охоты.
Оскар осмотрел висящую в нефритовой воде ловушку – огромный сетчатый мешок, с одной стороны разинутый, точно пасть. С ней было все в порядке. Теперь пора, решил он, и выдохнул из легких воздух – цепочка серебристых пузырьков, догоняя друг друга и увеличиваясь в размерах, устремилась вверх, к поверхности. Через несколько секунд сердце начало пульсировать, как свежая рана.
«Ждать!.. Ждать!.. Ждать!..» – мысленно приказывал себе Оскар. Ему нужно было заставить организм бороться, подстегнуть его, чтобы быстрее наступило перевоплощение.
Время, казалось, потянулось бесконечно долго…
* * *
– И долго он может пробыть под водой? – перейдя на французский язык, спросил Зильберштейн у кормчего. Он вытирал платком пот с лица, морщась от немилосердной жары.
Туземец подумал и ответил:
– Еще никто и никогда так долго не смог пробыть под водой, месье.
– И сколько? – не унимался Зильберштейн, сгорая от любопытства. – Пять минут? Десять? Сколько же?
Туземец ткнул пальцем в циферблат своих позолоченных часов, которыми гордился не меньше, чем своими предками:
– Однажды я засекал время. Оскар пробыл под водой тридцать минут, мсье. В моих жилах течет кровь моряков, которые десятками поколений подряд бороздили океанские просторы. Но этого белого человека связывает с водой невидимая пуповина, а в жилах течет кровь океана!
– Это невозможно, пафосный идиот… – пробормотал Зильберштейн и грузно опустился на банку [58]. – Чертовщина…