Наиболее распространенная в литературе трактовка экономической сферы как концентрирующейся вокруг производства и распределения материальных благ и услуг[359] восходит к традициям классической политэкономии (а точнее, к выработанному в ее русле предмету исследования). Ускоряющаяся дифференциация общественного производства, в частности растущая роль сфер обслуживания и «нематериального» производства, создает проблемы, которые с трудом могут быть эффективно рассмотрены в русле такого предмета. Развитие средств экономического учета и (по крайней мере предполагаемого) регулирования неизбежно приводит к тому, что все области общественной жизни в той или иной мере выступают в качестве или в аспекте «экономических» (культура, досуг, образование и т. д.). Тем самым экономика как будто выступает уже не как отдельная эмпирически данная область человеческой деятельности, а как способ связи, способ рассмотрения, парадигма самой этой деятельности. Здесь важно сделать существенную оговорку историко-методологического порядка: тенденция к «экономическому» пониманию всех общественных отношений и действий была изначально присуща той же классической политэкономической традиции (а иногда находит отзвуки в современной социологической литературе), ее неэффективность продемонстрирована как теоретически, так и практически. (В частности, самой сложностью, «полиструктурностью» экономической сферы, многообразием попадающих в нее типов человеческих действий – операциональных и традиционных, управленческих и исследовательских и пр.) Определение экономической парадигмы необходимо должно предполагать и определение ее границ, то есть социальных и культурных рамок ее действия.
В принципе возможны два пути поисков такого определения – через «внешние» и «внутренние» границы экономической сферы (или, скажем, экономической «стороны» – оба термина пока оставим интуитивно определенными) общественной жизни; подтверждением эффективности избранного направления должна, очевидно, оказаться сходимость путей, то есть пригодность характеристики структуры для описания внешней границы системы (и наоборот).
Уже упоминавшиеся определения экономической сферы через материальное производство, точнее через его продукт или процесс, относятся к первому типу. Представив производство как взаимодействие между человеком (обществом) и природой, как адаптивный процесс или как процесс преобразования природного материала в социально значимые блага и т. д., действительно можно получить концепцию экономической сферы как адаптивной. Но это вовсе не будет «очевидным» описанием некоторой реальности, а лишь специальным конструктом, опирающимся на молчаливые, чаще всего неосознаваемые допущения. Как отмечал Маркс, труд является процессом «между человеком и природой» лишь в своих «простых и абстрактных моментах»[360]. А выделение именно этих моментов – продукт определенного развития теоретической мысли. Иначе говоря, мы здесь опять сталкиваемся не с «объективно данным» предметом, а с предметом научного знания, в данном случае – той же классической политэкономической традиции, корнями уходящей к физиократам с их противополаганием «природы» и «общества». Что же касается реально, практически действующих производственных процессов, то их компонентами выступают всегда так или иначе преобразованные (притом не только в технологическом, но и в социальном смысле, то есть оцененные и т. д.) природные ресурсы, продукты и структуры социальных действий и отношений. Оппозиция «природа – общество» является одним из способов теоретического представления определенных аспектов, притом весьма важным как исторически, так и методологически, однако к представлениям о структуре экономической сферы он не приводит.
Внутреннюю границу интересующей нас сферы можно задать, указав характеризующий ее элемент, тип связи, структуры. В этом направлении идут поиски универсальной «клеточки» экономических отношений[361], универсальной операции (например, обмена[362]), стимула (экономический интерес) и т. п. В зависимости от плана и задач исследования может быть важным выделение разнородных структурообразующих элементов. При анализе проблемы в рамках экономической социологии представляется возможным поставить категории экономического интереса, обмена, полезности и др. в связь с экономическим действием.
В экономических науках к этому понятию ближе всего подходят те дисциплины, которые имеют дело с представлениями экономического субъекта, организации, принятия решений, то есть те, которые часто объединяются под рубрикой «микроэкономики»[363]. (Очевидно, что приставка «микро» здесь обозначает не масштаб или значение, а ориентацию на структуру действия любого масштаба.) Здесь мы встречаем различные варианты определения экономического знания как знания об эффективном использовании ограниченных ресурсов для удовлетворения потребностей и т. д.[364] Практическая ориентация подобных характеристик понятна, и именно благодаря ей в микроэкономике, теории оптимизации или принятия решений структура экономического действия упоминается, но не раскрывается. Исходные позиции для представления такой структуры может дать разрабатывавшаяся в социологической традиции Вебера – Парсонса концепция рационального действия[365].
Экономическое действие предстает в такой традиции как обладающее тремя признаками: рациональностью, целенаправленностью, эффективностью. Признаками всякого рационального действия являются его осознаваемая (то есть представленная на особом «табло сознания») структурная расчлененность, причем основными линиями дифференциации могут быть либо связи цели и средств, либо связи нормы и исполнения. В первом случае мы имеем дело с целерациональным действием, во втором – с ценностно-рациональным, если пользоваться терминологией Вебера. В экономическом же действии целевая ориентация сочетается с принципом наименьших затрат, то есть с эффективностью или оптимизацией. Таким образом задается набор последовательно связанных логически характеристик действия, которые составляют в сумме универсально значимую абстрактную схему или идеальный тип экономического действия, с помощью которого могут рассматриваться различные уже исторически конкретные варианты. При этом идеальный тип благодаря обобщенности своих признаков может иметь значение и за пределами привычной экономической сферы; с другой стороны, далеко не всякие действия, относящиеся к этой сфере, удовлетворяют требованиям такой схемы. Иначе говоря, при помощи теоретически конструируемого идеального типа экономического действия задается столь же идеально-типическая сфера экономической деятельности.
Следует отметить, что для Вебера, как и для его отдаленных предшественников – Канта и рационалистов Просвещения, – рациональность была не только исследовательским приемом, парадигмой исследования, но и содержательной, объясняющей, идеологически значимой концепцией. «Закон возрастающей рациональности» играет в системе социального действия роль, «аналогичную энтропии в физических системах»[366]. Вместе с тем как раз социологическое применение категории рациональности позволило увидеть принципиальную ограниченность рационального, в том числе экономического, действия. Если для века Разума рациональность человека была «естественной», а значит универсальной его характеристикой, то теперь эта характеристика стала исторической, то есть обусловленной как во времени, так и в «пространстве» (структуре) социального действия.
Во-первых, рациональность действия оказалась не «элементарно» простой, а сложной, включающей соотношения различных уровней и типов рациональности (связанных с различием способов дифференциации и проецирования действия на «табло сознания», различием критериев оценки эффективности экономического действия, временных рамок его оптимизации и др.).
Во-вторых, оказалось, что, в отличие от физической энтропии, рациональность социального действия может не только возрастать, но – в некотором смысле – и «убывать». Так, пользуясь предложенным Вебером различием формальной (расчетной) и содержательной (целенаправленной) рациональности, можно показать реальность двусторонних переходов между этими типами: и превращения формального расчета в целенаправленный, и формализации элементов целерационального (в том числе экономического) действия. Более того, эти переходы оказались взаимообусловленными, по крайней мере при известной степени сложности системы социального действия. Параллельно с совершенствованием средств (техники в широком смысле слова) целенаправленного действия происходит гипостазирование чисто формальных «учетных» типов рационализации.