Читать интересную книгу Если бы я не был русским - Юрий Морозов

— Ну, хватыт, хватыт. А ты, Ысаич, шта скажишь?

А шта было говорить? Сам был уверен в том, что госбезопасность может всё и под вновь возвращённой старой доброй аббревиатурой НКВД даже более, чем всё… Зачем учить кого-то на врачей, инженеров и т. п., если НКВД выкрадет их, где надо и заставит делать то, что надо, а можешь ты или нет — это никому не интересно. Вот недавно украли в Англии одного знаменитого хирурга и подсунули вместо него двойника, точь-в-точь, как этот Фислвайт, только после укола в мозг он мычит, а не разговаривает и ходит на четвереньках. Пусть англичане разбираются, что там случилось со знатным хирургом, а он у нас в это время оперирует геморрой т. Маленкову. И не один такой мычащий идиот на Западе нынче проживает. Они уже обеспокоились и статьи печатают, что началась какая-то эпидемия, а за Великой Русской Стеной тем временем тишь да благодать. Все бы ничего, да эта проклятая провализация покоя не дает. Вот еще об одном случае только что сообщили: молодой трудовик и совсем молоденькая девушка исчезли бесследно при разборке старой виллы товарища Пельше. И куда они, черт побери, деваются? Неужто и впрямь сквозь землю уходят, но куда, вот вопрос?

Легкий дымок костра из-под шапки пепла, туман, роса, сверкающая в травинках по краю овражка, отдельный луч солнца в её волосах, вновь золотящихся, как во снах, преследующих его с самого детства, и она во плоти и в теле рядом с ним. Обретение свершилось, и он счастлив так, что только взрыв вселенной может выразить это ощущение, разрастающееся с каждой минутой. Обретение. Но как сохранить его? Ведь она отдельна от него, а мир вокруг — враждебная стихия, только и ждущая увеличения просвета между ними. Если бы она стала его второй головой или третьей рукой, тогда была бы большая надежда сохранить её при себе. Но даже головы и руки теряются в этом мире, а друзья и возлюбленные уносятся просто первым порывом ветра. И тут она зашевелилась и проснулась. Удивленно посмотрела на Глеба, на костер, на искры росы и рассмеялась.

— А я боялась, что всё это только сон. Хорошо, что это на самом деле.

— Правда хорошо? Ты не проклинаешь меня за то, что случилось с тобой?

— Да что ты! Я всегда мечтала о чем-то таком, я даже не знала, о чем, но теперь поняла: вот об этом. Я ведь даже не знала, что можно спать вот так у костра с кем-то, кто тебе нравится, проснуться не от крика охраны, а самой. А что это блестит?

— Роса.

— Роса… Красивое слово.

— А видишь вот эту красную ягодку? Это земляника, и она очень вкусная, вот попробуй.

Они двинулись в путь, как только собрали и съели всю землянику, росшую вокруг овражка и на небольшой опушке поодаль. Лори не задавала вопросов, куда они идут, а Глеб и не смог бы ответить ей на них. Просто ему хотелось уйти как можно дальше от места побега, интуитивно он чувствовал, что надо бежать, а потом, когда будет время поразмышлять, они что-нибудь придумают, обязательно придумают. Ведь не для того же они появились на свет Божий такие красивые, сильные, симпатизирующие друг другу, чтобы сгинуть потом с выколотыми глазами в отравленных рудниках адской Новой Земли. Нет, здесь что-то не так, они должны найти объяснение всему происходящему.

Во второй половине дня они наткнулись на игрушечное озеро с прозрачной тихой водой. Это было как нельзя кстати, потому что оба умирали от жажды и изнемогали от жары и усталости. Упившись свежестью лесной воды, Глеб взялся обойти озеро по периметру в неясной надежде найти что-то, и предчувствие его не обмануло. Небольшой бревенчатый домишко с замшелой крышей скрывался в чаще деревьев неподалеку. Чтобы разглядеть его, так удачно вросшего в незатейливый ландшафт, нужно было подойти совсем близко. Дверь, припертая снаружи полусгнившей жердиной, оказалась незапертой, но поддалась с трудом, так как снизу густо заросла травой.

— Похоже, её не открывали лет десять, — сказал Глеб и первым вошел внутрь. Там было темновато, но оказалось гораздо просторней, чем мнилось снаружи. Вещей в доме стояло не очень много. И в основном обстановка состояла из книг, заполнявших полки на стенах, шкафы, два стола и свободные пространства под столами и по углам. Подоконники двух небольших окон тоже загромождали книги и, чтобы дать немного больше света, Глеб осторожно снял их, сложив под окном.

— Вот это да! Такого я еще не видел. А ты?

— Я тоже, и все на староязе, — сказала Лори, пролистнув несколько томов. — Я его плохо понимаю, нас почти не учили в школе всему этому. Готовить еду, делать массаж и как правильно рожать, если попадешь в разряд матерей — вот и всё. Кое-чему я научилась у матери и от подруг в отряде.

— Обычная история. Но я читаю на староязе, так как у меня в детстве было несколько книг на нём, и отец научил меня многому. Ладно, займемся всем этим вечером, а сейчас надо поискать что-нибудь съедобное и искупаться. Ты умеешь плавать? — спросил он, подталкивая ее наружу.

— Не очень. Нам показывали как-то давно, но я, наверное, все позабыла. Наш отряд все время посылали в такие места, где негде было плавать. Ты плыви, а я поплещусь у берега, а заодно и одежду сполосну.

Глеб быстро разделся донага и попробовал дно. Ил, песок, все в порядке, купаться можно.

— Я не смотрю, — крикнул он, плещась уже на середине, — заходи скорее, вода — просто чудо!

Все-таки он увидел ее мельком, когда она, стыдливо приседая, входила в воду и хлебнул изрядную порцию озерной воды от увиденного.

Обедали, как индейцы, полуголые в каких-то набедренных повязках, смеясь и немного стесняясь друг друга. Во-первых, в карманах Глеба нашлась бригадирская порция хлеба из прессованных морских водорослей, а во-вторых, в небольшом сыром подполе под домом Глеб обнаружил кучу банок консервов неведомой еды, и, попробовав наудачу сразу из трех разных банок, беглецы пришли в экстаз. Такого они в своей жизни еще не едали. Насытившись до отвала, они прилегли на раскинутом неподалеку от берега одеяле, найденном в доме.

— Красивое озеро, правда? — сказал Глеб и осторожно коснулся рукой её руки.

— Да, только странное немного, как будто мертвое, — ответила она, чуть-чуть вздрогнув от его касания.

— Наверное, это потому, что не видно никакой живности, ни птиц, ни рыбы, ни насекомых. Возле таких озёр всегда кто-то живет. Вода — это жизнь, а здесь никого.

— И птицы, и рыбы, и звери гибнут, когда бетонируют землю, да еще набрасывают на неё электрическую сетку. От такой жизни и мухи подохнут. А здесь лесок еще цел и вода есть, но прилетать или прибегать сюда уже, наверное, некому. Одни мы тут приблудились, — и после этих слов она как-то пугливо сама придвинулась к Глебу.

Он гладил, едва касаясь рукой её тела, и там, где прошла его рука, кожа краснела и покрывалась мурашками, а ведь он едва притрагивался к ней. Впрочем, это была такая нежная кожа, как атласная материя некоторых платьев, что он видел на вилле. По сравнению с его собственной грубой шкурой — это было нечто метафизическое. И постепенно под его тончайшей лаской она перестала напрягаться и покрываться пунцовыми пятнами смущения. Предвечернее солнце родственно нежило тела, не привыкшие к подобному обращению, и незаметно они перевернулись на спины, а её набедренная повязка сползла в сторону сама собой. Насколько трудно было впервые провести рукой по её спине, настолько невозможным казалось дотронуться до её обнаженной груди. И он не стал делать этого, а вместо того осторожно положил свою голову ей на живот, стыдясь глядеть в сторону лица, но зато оказавшись прямо перед аккуратной лощинкой с весело-золотистой кудрявой порослью. Она почти щекотала ему губы, и он попробовал достать одну завитушку языком, но не дотянулся. Лори не шевелилась, как будто уснула, и только рука её, крепко сжимающая его руку, выдавала то, что она отнюдь не дремлет. И они лежали так целую вечность, а может быть, и тысячу вечностей подряд, когда вдруг некий подозрительный шум заставил Глеба встрепенуться.

— Вертолет! Скорее в дом! — И они кинулись внутрь голые, встревоженные, как Адам и Ева, выпавшие из рая и ищущие спасения в объятиях друг друга. Шум всё усиливался, и в какую-то минуту Глебу захотелось выбежать из дома и очертя голову понестись куда попало, только подальше от этого назойливого вестника их гибели. Но он сдержался и сдержал Лори, готовую сделать то же самое. Когда то приближающийся, то удаляющийся грохот наконец затих, она бессильно рухнула посреди комнаты на одеяло, подхваченное Глебом с травы и запутавшееся у них в ногах.

— Я не могу, мне так страшно. Обними меня скорее, а то я сейчас умру.

Он склонился над ней к самым её губам. Груди ее подпрыгивали от ударов сердца, с каждым ударом чуть касаясь его груди. И она нежно и твердо притянула его на эти губы и стала его третьей ногой, третьей рукой, одним сердцем и сплошной серебристой зыбью, напрочь изменившего рассудку сознания.