Читать интересную книгу Аплодисменты - Людмила Гурченко

Впервые картина была снята в интерьерах, а не в павильоне. Было лето. Театры разъехались на гастроли. И добрая половина фильма делалась в коридорах и фойе Театра Советской Армии. И дешево и быстро. Там же пересняли и объект «радиоузел», в котором я участвовала в свой первый съемочный день в этой группе.

«Карнавальную ночь» завершили в рекордный по тем временам срок — за пять месяцев.

Многое было впервые. Звукооператор Виктор Зорин записал меня в «Песне о хорошем настроении» отдельно от оркестра. Сбежались смотреть все работники звукоцеха. В тонзале оркестром дирижировал Эдди Рознер, а я пела под простейший наушник, слушая оркестр, а поддерживала меня и вдохновляла музыкальный редактор Раиса Александровна Лукина.

Эксперимент был во всем. «Карнавальная ночь» получилась удачной по всем компонентам: сценарий, режиссер, композитор, оператор, звукооператор, оркестровки Юрия Саульского, актеры. У всех в творчестве — пик. Й так получилось, что у Б. Ласкина и В. Полякова — это лучший сценарий, снятый в кино. У Э. Рязанова — самая оптимистичная и живучая музыкальная картина. У Л.Лепина — самая популярная музыка. У Игоря Ильинского — самая большая в кино удача после «Волги-Волги». У нас с Юрием Беловым после «Карнавальной ночи» началась биография в кино.

Сценарий был написан на Игоря Ильинского. У него была острая и гротесковая роль. На ней держался фильм. У нас с Ю.Беловым — роли голубые, подсобные, в них все решала наша собственная индивидуальность. В «Карнавальной ночи» у Юрия Белова, как ни в какой другой картине, проявился его редкий трагикомический талант.

… Я смотрю на фотографии мамы, папы, свои. И невольно улыбаюсь и чувствую острую щемящую ностальгию по тому неповторимому времени. Мне никогда не было скучно и неинтересно дома с моими родителями. Всегда что-то новое и обязательно радостное — «дальший и дальший». В нашем доме была удивительная здоровая атмосфера. Все — и плохое, и хорошее, и страшное — все открыто! Никто не стеснялся быть слабым. Если кому-то плохо — прекращались шутки, и все силы, вся нежность и любовь переносились на того, кому тяжело. А потом опять шли «дальший». Я выросла в странной, сумбурной, бессистемной и, может, неразумной, но чистой, доброй, широкой и абсолютно иррациональной семье. Огромная моя страсть, стать актрисой, непрестанно подогревалась папой. Он в меня верил. Я к своей мечте шла прямо, без сомнений и раздумий, вбирая в себя все необходимое.

Такой я и пришла прямо на экран. Искренней, верящей в добро, жизнерадостной, полной сил, с желанием непременно «выделиться». Какое счастье я испытала, когда в черном платье, с белой муфточкой пела «Песню о хорошем настроении»! Ведь именно об этом я мечтала в те голодные и страшные вечера в детстве, когда мы с тетей Валей в упоении, среди боа и вееров, мурлыкали мелодии из «Большого вальса»…

«Карнавальная ночь» — это итог моей двадцатилетней жизни с родителями. И больше я такой не была. Никогда. Потому что на следующий же день после выхода картины на экраны, на меня обрушилась слава. Но об этом позже…

«Папа»

Реальная жизнь была посередине. Папа существовал над ней. Постоянная эксцентричность, чудачество, сознательное оглупление себя — при этом зоркое наблюдение за произведенным эффектом… Шутки «свои», независимые остроты и розыгрыши, даже увлечения — все, чтобы создать вокруг себя веселую, здоровую жизнь. Все грустное и горькое папа развеивал и гнал от людей, от себя, и от нас с мамой. После огорчения никто не мог успокоить так, как папа.

— «Ето усе временное, дочурка. Главное — береги здоровье. Не допускай до нервной системы. „Ето“ вже прошло. Смотри уперед и себя береги на завтра.» — И становилось легче. А действительно, неприятность, она же пройдет.

Повседневной жизнью руководила мама. А папа «выступал» редко. Только в самые поворотные моменты в жизни нашей семьи. Выступал мудро, умно и веско.

В 1969 году маме осталось несколько лет до пенсии, но папа решил: «Леля! Щас мы у самом разгаре (успехе). Нам нада щас, и только щас, уходить з работы. Наше время вже кончилося. Уходить нада раньший, пока тибе не сделали намек. Хай у людей будить добрая память про нас. Ты вже не та, он як расползлася. Ну ладно, не в етом дело. Мне што? Я играв и играю. А ты у кругу стоишь… Не, дочурка, послушай, она мне гаварить на массовке: „Товарищ баянист, играйте помедленнее, пожалуйста“. Ето ж кому сказать! Радному мужу гаварить: „Товарищ баянист!“ Усе ж дети знають, што мы твои мать и отец. Ей, значить, помедленней, а она еле ходить… А детям як? Ето ж дети, ребяты — скорые, чуковные. Сегодня помедленней, а завтра што делать товарищу баянисту? Не, Лель, не, детка, крошка моя ненаглядная, ето больно, но ето жисть. Мы с тобой честно усю жисть проработали, а теперь надо ехать у Москву. К дочурке. Теперь дочурка — наша главная опора. И ей надо по хозяйству и з Машую помочь. Будем переезжать у Москву».

И в сентябре 1969 года они переехали.

Папа трагически переживал то, что я не снимаюсь.

— Ничегинька не понимаю. Танцуить, поеть, на аккордевончике и на пианини играить. Хочишь драму — заплачить, хочишь — комедию. И дома садить. Усе работают, а она не. Дочурка, ты мне што-то не договариваешь. Наверно, ты допустила якой-то крупный ляпсус, и за ето тибя не беруть у кино.

— Да нет, папа, нет же.

— Ну а тогда у чем же дело? Чем ты хужий?

А я и сама не знаю. У него были на все свои ответы.

Объясняешь ему, что нет роли…

— Як ето для тибя нет роли, когда ты усе вмеишь?

Что прошла мода…

— Якая такая мода? Як талант, то усегда у моди.

Что другая тематика…

— Так нада пойти у студию, подсказать им тематику.

Что для музыкальных девушек я уже постарела…

— Лель! Што она гаварить?! Да ты, дочурка, як прибодрисся, да подкрасисся — тибе як семнадцять!

А в драматической роли меня не видят…

— А ты сделай так, штоб увидели. Скажи: дайте я вам зыграю любую драматическую роль. И режиссер тогда глаза распрастреть! Во як нада — боевито!

Мой папа был так далек от сложной и запутанной жизни на студии! Я ничего не могла ему объяснить. Доведет меня до слез, закроюсь в своей комнате и уже не рада, что родители переехали. Я так надеялась, что будет легче. Привыкла одна…

Мама все понимала и очень меня поддерживала, но и папу защищала: «Ты его тоже пойми. Он ведь страдает. И по-своему прав».

Папа внимательно следил за всеми актрисами, о которых писали в газетах и журналах, не пропускал их фильмов, пытался сам во всем разобраться.

В то время мне очень нравилась одна актриса — самая популярная и очень красивая. Все ее роли были интересные, она казалась не по годам умной. А лицо — как на полотнах Ботичелли. Я могла долго, не отрываясь, смотреть на ее чудесное лицо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});