опять, только со вторыми детьми.
– Ха! Подумаешь! – фыркнула Ханна. – Вам предстоит повторить это только раз. А мне грозит не только с Лукасом, но еще через пятнадцать лет зайти на третий круг с Эдвардом, когда мне стукнет…
Она задумалась, пытаясь подсчитать, сколько же ей будет лет к тому времени, но калькуляция ей не удалась, потому что до этого она выпила почти всю бутылку «Пино Гриджио». – Дофига мне стукнет! – резюмировала Ханна.
– Может, к тому времени уже и не будет никаких экзаменов, – выразил надежду Сэм. – Может, тогда будут просто, ну не знаю, сканировать мозг и смотреть, сколько там информации записано, и все. Вполне может быть, что учить и повторять ничего не надо будет: они будут втыкать себе в ухо карту памяти и закачивать все сразу напрямую в мозг. Пока Эдвард дорастет до выпускных экзаменов, дети превратятся в роботов под контролем правительства. Либо мы будем жить в постапокалиптическом кошмаре, где ценятся только навыки выживания и базовые инстинкты, и никому не нужно будет вычислять гипотенузу прямоугольного треугольника.
– Вот как раз гипотенуза и будет нужна, чтобы построить себе бункер, – возразила я.
– Допустим, – согласился Сэм, – может быть, гипотенуза и пригодится, а вот писать сочинение на тему образов в дурацкой «Оде к осени» Джона Китса, наверно, будет уже не нужно, потому что к тому времени все книги будут преданы огню, а культура исчезнет!
– Да уж, спасибо! – поблагодарила Ханна. – Хорошенькое будущее ты нарисовал для наших детей. Особенно для моего младшенького – боюсь, быть ему каким-нибудь гвардейцем на службе оруэлловского режима или же диггером в подземных туннелях, который охотится на гигантских крыс, чтобы выжить на руинах цивилизации.
– Это перебор, слишком депрессивно, – согласился Колин. – Что с тобой, Сэм? Мы же собрались, чтобы праздновать.
– Ох, и не знаю даже, – мрачно ответил Сэм, не сводя тяжелого взгляда со своего легкого Peroni. – Кажется, проклятая старость накатила. А может это пиво так депрессивно действует, почти как джин. И никто из нас не знает, что ждет в будущем. Тайна сия велика есть.
– Ой, хорош! – рассердился Колин. – Сперва ты перестал пить джин, потому что от него у тебя депрессняк, а теперь приехали, уже и от пива страдать начинаешь. Ты единственный, наверное, кто от пива загоняется.
– Я не загоняюсь, и я не пьян, – возразил с чувством задетого достоинства Сэм. – Просто философствую о сложных перипетиях нашего современного мира.
– И пророчишь, что наши дети будут крысами питаться, – не забыла Ханна, – это угнетает.
– Так, хватит! Мы же празднуем! Мне безразличен наш возраст, я собираюсь накидаться шотами, и пусть бармен поставит нам Глорию Гейнор, обязательно надо все заполировать текилой, и будем горлопанить I Will Survive!
– Ну ты и разогнался, – печально хмыкнул Сэм, потягивая свое пиво.
– Да! Разогнался! – не унимался Колин. – Всем известно, что от этой песни станет всем светлей, а от текилы в небе радуга зажжется! Настроение поднимется! И даже если будущие поколения будут жить в подземелье, вдруг они в один прекрасный день наткнутся на винный погреб, найдут там покрытый пылью веков бочонок Peroni и старинный проигрыватель, в котором батарейки хватит лишь на один этот трек, и даже тогда они почувствуют, что жить стало на секундочку легче, чуть-чуть веселее, и тогда даже шашлык из крысы покажется им вкуснее! Поняли?
– Поняли! – послушно согласились мы, потому что Колин был очень убедителен в своей пламенной речи. И потом, покуда мы можем радоваться выпивке, еще худо-бедно контролируем свой организм, не заговариваемся и не заваливаемся на бок, пусть эта чертова старость подождет, еще не пришло ее время.
Спустя некоторое время мне потребовалось пойти в туалет, меня так и кренило из стороны в сторону. Стою я, мою руки, смотрюсь в зеркало и проверяю, нет ли следов помады на зубах и не размазалась ли тушь под глазами до портретного сходства с Элисом Купером.
На меня оттуда внимательно, не сводя глаз, смотрела женщина. Довольно грубо так рассматривать других в зеркале. Хотела я сказать ей, чего, мол, уставилась на меня. Присмотрелась пристальней, собрала глаза в кучку. Так это ж я! Я себя не узнала в отражении, какая-то потертая личность, мешки под глазами, морщинки во все стороны. Кто это вообще? Неужели это я? Я в ужасе застыла. Образ самой себя, который хранился у меня в сознании, никак не коррелировал с тем, что я видела в зеркале – такой эта женщина была осунувшейся и поблекшей. Если бы я увидела такую мадам в супермаркете, я бы, наверно, пожалела ее, захотела бы ей помочь выбрать какой-нибудь увлажняющий крем для лица.
Поковыляла я назад к бару и грузно уселась на табурет.
– Ты в порядке? – спросил Сэм. – Ты что-то вся бледная.
– Кажись, у меня экзистенциальный кризис! – трагично объявила я.
– Чего? – удивилась Ханна. – Это что еще за дребедень? Закусывать надо! Чипсы пойдут? Надо будет кебабов еще заказать.
– Ханна, ты не поняла, – разозлилась я, – я говорю, что у меня кризис в жизни. Меня накрыл экзистенциальный кризис!
– А там что, водка была, что ли? Типа «Секс на пляже»?
– Да нет же, Ханна! Я переживаю экзистенциальный кризис. Я его чувствую. И дело не в спиртном и не в закуси, все мое существование и весь смысл жизни поставлен под вопрос! Я не знаю, кто я и зачем я!
– Ты Эллен Грин! – заверила меня Ханна. – И ты, должно быть, перебрала чуток! Ха-ха-ха! А сама говоришь, что я не держу!
– Я помню, как меня зовут! – захныкала я. – Знаю я, что звать меня Эллен Грин. Но кто такая эта Эллен Грин? Я помню, кем я была! Я помню ту девочку, которую звали Эллен Грин, до того, как она вышла замуж и стала Эллен Расселл, но ведь я больше не Эллен Расселл, и я уже давно не Эллен Грин! Почти полжизни я была чьей-то женой, матерью, работником, а теперь… теперь я больше не жена и очень скоро перестану быть матерью – и не говори мне, что я всегда буду матерью, потому что я знаю, что все изменится, когда дети покинут родной дом. Подожди, они скоро будут дежурство устанавливать, чья очередь ехать меня навещать, а я буду сидеть дома одна, вся обоссаная и грязная с головы до ног. И очень скоро у меня, возможно, и работы больше не будет, кем я тогда буду? Вот у тебя, Ханна, у тебя есть Чарли. Вы, Сэм и Колин, вы всегда вдвоем, а у меня же никого нет, я одна. И нет ничего, чтобы