с долгосрочными количественными тенденциями. Для настоящего обсуждения более важно, что, если в конце первой пятилетки хлеб и ткани оставались преимущественно сосредоточены в социалистической системе распределения, рынок служил жизненно важным источником практически всех остальных товаров.
Таблица 4.3. Частный сектор как источник избранных продуктов питания и потребительских товаров в годовом подушевом потреблении рабочих, 1932 г.
Источник: ГАРФ. Ф. 1562 Оп. 329. Д. 62. Л. 15–16; Оп. 15. Д. 1119. Л. 75–76, 86.
Из-за роста повседневных расходов все больше городских жителей были вынуждены прибегать к неформальной торговле, чтобы свести концы с концами. Доля выручки от мелкой торговли в доходах семей рабочих оставалась значительно ниже, чем в период Гражданской войны, когда она отмечалась на уровне 25–30 %, но тем не менее значительно превышала уровни, зарегистрированные в годы НЭПа (табл. 4.4).
Таблица 4.4. Выручка от продаж продуктов питания, выраженная как доля дохода рабочих домохозяйств
Источники: [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 96]; РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 15. Д. 1119. Л. 17.
В Рязани (находящейся примерно в двухстах километрах к юго-востоку от Москвы) применение более строгих мер по охране правопорядка в период реконструкции спровоцировала мелкая торговая деятельность именно горожан, а не крестьян. Областной финансовый отдел ожесточенно преследовал лоточников, торгующих по выходным, взимал с них штрафы в размере до пяти тысяч рублей за осуществление торговых операций без официального разрешения и конфисковывал товары. В июне 1931 года финансовый отдел оштрафовал различных жителей, среди которых были промышленные рабочие, за уличную продажу семи кусочков сельди, восьми фунтов сахара, пары обуви, пары галош, двух обойных листов и половины банки подсолнечного масла. Тем временем «регулярных» торговцев выгоняли из региона, записывая их в кулаки, – такая судьба постигла лишенного прав и безработного сына одного торговца времен НЭПа, который закупал фрукты и яйца в своей родной деревне и перепродавал в Москве и Рязани; группу торговцев табаком, которые следовали популярным маршрутом времен Гражданской войны; старого лишенца-мясника и его жену, которые продолжали оказывать крестьянам свои услуги; а также одну молодую лишенку-мать, которая дважды съездила в Москву для закупки и последующей перепродажи бакалейных товаров[324].
Когда «пропартийно» настроенные наблюдатели обсуждали рост мелкого обмена, они толковали его не с материальной, а с моральной точки зрения. «Спекуляция» представляла собой не более чем то, чего можно было ожидать от нэпманов и крестьян – как знал любой ленинец, «страшна “сухаревка”, которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина» [Ленин 1958–1965,42:158], однако возрождение занятия мелкой торговлей на рынке среди промышленных рабочих указывало на серьезные колебания в настроениях ведущего класса. Летом 1930 года властям написал раздраженный продавец главного универмага Мосторга, высказав мнение, что сама система рационирования способствует деморализации:
Ведь сейчас обитатели Сухаревки, Центрального, Смоленского и других рынков переживают весну. Ведь перекупщиков сейчас воистину расплодилось до чертовой матери. Перекупкой сейчас весьма лихо занимаются и сезонники, и молочницы, и инвалиды, и часть несознательных рабочих со своими женами, и командируемые на различные строительства. Методов этой работы – огромное количество. Тут и подчистка в кооперативных книжках, тут и целиком фальшивые книжки, тут и по две и больше этих книжек на одно и то же лицо, тут и симуляция положением своей жены на определенном месяце, тут и злоупотребления командировкой и забор на чужие книжки. Дошло до того, что и отсталый рабочий чуть ли не в пятый раз в течение недели или двух становится за женскими чулками и бьет себя в грудь, что он рабочий, требует – вынь да положь – «вы спекулянтам даете, душа с вас вон, давайте и мне»[325].
Может ли быть, что ликвидация частных магазинов вернула к жизни тенденцию, при которой «психология мешочника – психология мелкого буржуа всасывается в общество» [Васильев 1918: 7–8]? Учитывая эту опасность, партия, окончательно перейдя в мае 1932 года к регулированию статуса уличных рынков, закрепила новое юридическое основание рыночной торговли пропагандой против «перепродажи» и «спекуляции». Базары были переосмыслены как «колхозные рынки» – воплощение смычки между рабочими и крестьянами в период после коллективизации, – а такие их традиционные аспекты, как торговля подержанными товарами и мелкая торговля, попеременно преуменьшались и осуждались.
Прежде чем перейти к содержанию соответствующих постановлений, стоит осветить содержание этой пропаганды. Хрестоматийным примером может служить кинорепортаж 1932 года о московском Семеновском рынке[326]. В первых кадрах фильма посредством различных видов транспорта условно показано месторасположение рынка, а сам он представлен как точка пересечения сельских традиций и социалистической современности. Площадь огибают трамвайные пути, резко отделяя островок «сельского» рынка от окружающего его города, а устье получившейся дуги пронизывает грунтовая дорога, своеобразный мостик от рынка к деревне. В следующем эпизоде аллегорические герои фильма – город и деревня – готовятся к встрече. «Приветственный» отряд продавцов открывает на рынке многочисленные лавки Мосторга, чтобы «встретить» приходящих сюда крестьян целым рядом товаров и услуг, в то время как «колхозники» и «трудящиеся единоличники» в длинной веренице телег следуют к рынку по грунтовой дороге. По-видимому, их девиз – не личная выгода, и он совпадает со слоганом «Сельско-хозяйственные продукты центрам!», который выводится на экран вместе с лозунгом горожан: «Навстречу товарам деревни – товары города!» В этом идеализированном представлении встреча сторон основана на доброй воле и взаимной признательности. На «колхозном рынке» основу смычки должны были составлять нравственные узы экономики дарения, а не денежные отношения экономики рынка.
Модели обмена между «трудящимися города и деревни» публицисты противопоставляли образ «спекуляции» – по сути дела, частной торговли. Рынок украшают транспаранты, расписанные лозунгами вроде «Перекупщика-спекулянта ВОН с колхозных базаров!» – и вот действительно, с поличным пойман буржуазного вида молодой человек, пытающийся скупить как можно больше мешков с петрушкой и огурцами. Однако, как сообщает надпись в кадре, «есть и такие базары», где, по выражению современника Гражданской войны, царит «темнота, прежде всего народная темнота». Показывают один из таких неназванных и поэтому, возможно, повсеместно встречающихся базаров, где босые крестьянские дети вброд переходят грязный пруд, пока взрослые, сидя на земле, торгуют своими товарами или лежат беспробудно пьяные. Дверь с надписью «Юридическая консультация» закрыта на висячий замок, а на ветру дрожит прикрепленное к ней постановление. Судя по всему, торговля идет плохо. Значительную толпу сумел привлечь лишь старый цыган-предсказатель. По мнению публицистов, в такой обстановке неизбежно процветала спекуляция. Летом 1932 года в одной газете с горечью писали, что Сухаревка осталась Сухаревкой: здесь все та же антисанитария, та же многолюдность,