в свет. На наших глазах в России начинает складываться новое и оригинальное течение в психоанализе, которое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах». (Выготский, Лурия, 1989. С. 29). «Все мы были под влиянием Фрейда», – вспоминала о своем поколении известный психиатр и психофизиолог Н. Н. Трауготт. Среди студентов даже ходила частушка:
Аффекты ущемленные и комплексы везде.
Без Фрейда, без Фрейда не проживешь нигде.
(Эткинд, 1993. С. 214)
В стране функционировали Русское психоаналитическое общество, Государственный психоаналитический институт и Детский дом-лаборатория. Большим достижением московских психоаналитиков было издание многотомной «Психологической и психоаналитической библиотеки» под редакцией профессора Ивана Ермакова, который интересовался не только медицинскими, но и культурологическими аспектами психоанализа. Психоанализу покровительствовали Лев Троцкий и знаменитый ученый-полярник и организатор советской науки Отто Юльевич Шмидт. Существенную дань психоанализу, с теми или иными теоретическими коррективами и критическими замечаниями, отдали такие выдающиеся деятели русской культуры, как Сергей Эйзенштейн, Всеволод Иванов, Николай Евреинов, Евгений Замятин, Михаил Зощенко, Михаил Бахтин и др. Советский Союз был официально представлен во Всемирной лиге сексуальных реформ; ее пятый конгресс в 1931 г. должен был пройти в Москве (главным пунктом повестки дня был «Марксизм и половой вопрос»), но не состоялся, и его провели в 1932 г. в Брно.
К 1930-м годам все это постепенно становится ненужным, опасным, а затем запретным. Уже в августе 1925 г. был закрыт Психоаналитический институт; между прочим, сотрудников его Детского дома обвиняли в том, что они стимулируют сексуальное созревание детей, которые якобы занимались онанизмом чаще, чем дети из родительских семей (это характерно для любых детских домов). Свертываются и подвергаются идеологическому разгрому другие науки о человеке и обществе – социология, социальная психология; психология превращается в служанку педагогики и т. п. Многие ученые исчезают в тюрьмах ГУЛАГа, а их печатные труды уничтожаются или попадают в так называемые спецхраны (отделы специального хранения), где их можно получить только по специальному разрешению, завизированному КГБ или, позже, партийными органами. А поскольку упоминать эти имена и труды в печати запрещено, они предаются забвению. Другие авторы замолкают или переключаются на более безобидную тематику.
Сексуальное просвещение, которого и раньше было немного, полностью заменяется «моральным воспитанием». Обоснование этому дал не кто иной, как А. С. Макаренко. Макаренко начинает с совершенно правильной критики физиологизации полового воспитания, когда все проблемы сводятся к «тайне деторождения». Половое воспитание, по Макаренко, есть часть нравственного воспитания, задачей которого является научить ребенка любить. Но из этих правильных посылок Макаренко почему-то делает вывод, что никаких собственно сексуальных проблем вообще не существует и разъяснять тут нечего:
«…С самого сотворения мира не было зарегистрировано ни одного случая, когда бы вступившие в брак молодые люди не имели бы достаточного представления о тайне деторождения, и, как известно… все в том же единственном варианте, без каких-нибудь заметных отклонений. Тайна деторождения, кажется, единственная область, где не наблюдалось ни споров, ни ересей, ни темных мест» (Макаренко, 1954. С. 233).
Возведя собственное сексологическое невежество в принцип, Макаренко считает сексуальное просвещение детей и подростков ненужным и вредным:
«Никакие разговоры о “половом” вопросе с детьми не могут что-либо прибавить к тем знаниям, которые и без того придут в свое время. Но они опошлят проблему любви, они лишат ее той сдержанности, без которой любовь называется развратом. Раскрытие тайны, даже самое мудрое, усиливает физиологическую сторону любви, воспитывает не половое чувство, а половое любопытство, делая его простым и доступным» (там же. С. 256).
Звучит красиво и нравственно, но практически это не что иное, как традиционная фигура умолчания, оставляющая подростка один на один с его сексуальными проблемами и страхами.
Кому служила большевистская сексофобия?
Каковы были причины и социальные функции этой беспрецедентной в XX в. сексофобии, приведшей к тому, что на одной шестой части суши земного шара сексуальность стала «неназываемой»?
Прежде всего, это причины политического порядка. Как точно подметил Оруэлл, чтобы обеспечить абсолютный контроль над личностью, тоталитарный режим должен деиндивидуализировать ее, выхолостить ее самостоятельность и эмоциональный мир. Причем главную опасность для него представлял не столько отчужденный физиологический секс, сколько индивидуальная любовь.
Связь сексофобии с деиндивидуализацией личности хорошо понимали Михаил Булгаков, Евгений Замятин и Андрей Платонов.
В романе Замятина «Мы» (1924, в России опубликован только в 1988 г.) люди, превращенные в безличные «нумера», распевают «Ежедневные оды Благодетелю», читают настольную книгу «Стансов о половой гигиене» и спариваются по выдаваемым Нумератором розовым талончикам. Крамола против Единого государства начинается с индивидуальной любви, а удаление фантазии (символ кастрации) освобождает человека одновременно и от любви, и от исторической памяти.
В рассказе Платонова «Антисексус» (1926, в России впервые напечатан в 1989 г.) рассказывается о новом аппарате, который позволяет устранить иррациональность секса.
«Неурегулированный пол есть неурегулированная душа – нерентабельная, страдающая и плодящая страдания, что в век всеобщей научной организации труда… не может быть терпимо». Новый прибор устраняет из человеческих отношений половые чувства, позволяя каждому рационально регулировать свои наслаждения «и этим достигать оптимальной степени душевного равновесия, т. е. не допускать излишнего истощения организма и понижения тонуса жизнедеятельности. Наш лозунг – душевная и физиологическая судьба нашего покупателя, совершающего половое отправление, вся должна находиться в его руках, положенных на соответствующие регуляторы. И мы этого достигли» (Платонов, 1989. С. 170).
На первый взгляд, это пародия на популярные в 1920-х годах механистические эксперименты в области сексологии или сатира на тоталитарный строй в целом. Но платоновская антиутопия, в отличие от оруэлловской, не столько сатира, сколько художественно-философская рефлексия о принципиальной возможности или невозможности глубинного преобразования человеческой природы, причем рефлексия сугубо русская.
Каковы бы ни были психодинамические истоки большевистской сексофобии, политически она способствовала утверждению всеобъемлющего социального контроля над личностью и фанатического культа Государства и Вождя. Вот как выразила это героиня романа Оруэлла:
«…когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это – поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами – просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двух минуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?
Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу» (Оруэлл, 1989. С. 151).
Сексуализация образа Вождя, превращение его в могучий фаллический символ, действительно имела место в массовой психологии и мифологии. В книге Юрия Борева «Сталиниада» приводятся фольклорные тексты, прямо указывающие на