Мехди, связанные с радикальной марксистской группировкой, наоборот, вернулись из США в Иран. Молодое поколение – мои ровесники, питавшие романтические иллюзии насчет революций и переворотов, – видело на Луне образ будущего, в котором мы вместе с пролетариатом освободили бы страну и жили долго и счастливо. Вот только мечта принимала совсем иные очертания; с ней что-то было категорически не так.
Маджид, удививший всех своим рано проснувшимся поэтическим даром, стал надеждой группы влиятельных интеллектуалов из Исфахана. Неутомимый бунтарь, он отвергал родительскую веру и образ жизни. Он придерживался принципа «все или ничего». Ближе к двадцати пяти годам забросил поэзию и занялся политикой, став сторонником самой радикальной ветви марксизма. Поклялся, что не напишет ни одного стихотворения, пока не свершится пролетарская революция. «А что ты сделала для революции?» – на полном серьезе спрашивал он меня, когда еще ничто не намекало на то, что она будет. Учиться, читать художественную литературу – все эти занятия Маджид считал буржуазными и антиреволюционными. Как-то раз мы жестоко поспорили из-за глажки; он утверждал, что это буржуазное занятие. Он выводил меня из себя, но я восхищалась его упорством и целеустремленностью; мне не хватало ни того, ни другого. Он занимался поэзией, а позже политикой, вкладывая в эти занятия все сердце и душу. Жаль, что я тогда его не спросила: «А почему ты бросил поэзию? Как можно было забыть, что величайшие перемены в истории нашей страны – заслуга не только политиков, но и поэтов?»
Вернувшись в Тегеран, Маджид влюбился в молодую женщину, Эзатт, с которой познакомился на почве революционной деятельности. Его младшая сестра Нушин так же познакомилась со своим мужем Хусейном. Они вчетвером участвовали в «трущобных бунтах» на окраинах Тегерана в 1977 году.
В адресованной жене рукописи Маджид описывает, как их влюбленность расцветала в казавшиеся нереальными дни между 1 февраля 1979 года, когда аятолла Хомейни вернулся в Иран, и 11 февраля, когда утвердилась его власть в стране. Я никогда не встречала Эзатт. На фотографиях та выглядит худенькой, похожей на мальчика. Маджид и описывает ее как пацанку с тонкой шеей, изящную, но не низенькую, как его сестра Нафисе. В его стихотворении она предстает в пальто цвета хаки, «миниатюрная, стройная, с точеными скулами».
Восьмого февраля Маджид с группой студентов университета отправились на завод в окрестностях Тегерана. Из-за беспорядков в последние восемь месяцев завод не приносил прибыли; соответственно, рабочим не платили зарплату. Двое рабочих вывели владельца во двор. «Тучный и высокий человек с пухлыми красными щеками, – пишет Маджид. – Он был напуган и едва мог говорить. Мы не знали, что делать. Кое-кто из рабочих начал дерзить; владелец вежливо слушал. Правительство дышит на ладан; оно больше не сможет его защитить. Но рабочие могли рассчитывать на нашу поддержку. Наконец решили, что рабочие выберут совет для управления производством и продажами». Маджид отправился было домой, но тут отряд солдат начал стрелять в воздух, а велосипедисты в масках из марксистской организации Федаин э Халк начали призывать народ идти к гарнизону Фарахабад и поддержать восстание летчиков. Маджид прошел мимо юноши, обучавшего своих увлеченных учеников делать коктейли Молотова. Наутро он открыл дверь и обнял жену Эзатт; та только что вернулась из Исфахана и дрожала от холода. «День революции пришел, – пишет он. – Любовь и революция – что может быть романтичнее?»
В тот день Маджид, Эзатт, Хусейн и Нушин поехали на мотоциклах в Фарахабад поддержать взбунтовавшихся рядовых авиации. Они забрались в танк и двинулись к тюрьме Эвин, захваченной заключенными. Охранники спешно покинули тюрьму, бросив на кухне огромные дуршлаги с промытым рисом. «Группа вооруженных гражданских пыталась выгнать людей из здания и захватить тюрьму, – пишет он. – Они пытались организовать первый тюремный блок при новом режиме». На следующий день бунтовщики направились к другой тюрьме – Каср. «Я увидел, что власть – не божественный дар. Волшебство развеялось. Тюрьмы, гарнизоны, королевские дворцы – оказалось, что у этих зданий нет никакой особой защиты. Шах, министры, агенты САВАК, генералы армии – все они были такими же людьми, как мы, в их жилах текла не голубая кровь. А новая власть распылила новое волшебное зелье. Она надела тюрбан и мантию священнослужителя и отрастила бороду, чтобы скрыть свою человеческую сущность».
Пока мы летали на крыльях эйфории и играли с танками и коктейлями Молотова, в революционных лозунгах все чаще звучало имя аятоллы Хомейни. Именно его избрали лидером революции. Главы националистской ячейки, чьего учителя Моссадега предал наставник Хомейни аятолла Кашани, бросили своего прежнего союзника Бахтияра и сплотились вокруг Хомейни. Среди революционеров преобладали самонадеянные настроения: никто не сомневался, что как только Хомейни ступит на иранскую землю, он уедет в священный город Кум. И он действительно ненадолго туда вернулся, но не собирался оставаться там навсегда; вскоре насилие, к которому он призывал в отношении «Великого Сатаны» и его иранских лакеев, обернулось против его собственных сторонников, как неверующих, так и правоверных мусульман.
Бахтияр ушел в подполье и в конце концов в апреле того же года тайно бежал из Ирана. Агенты Исламской Республики убили его в его парижской квартире 7 августа 1991 года. На улицах творился хаос, единственной силой, способной поддерживать порядок, стала расколовшаяся армия, чьи базы штурмовали члены вооруженных группировок и тысячи рядовых граждан, охваченных революционным пылом. Восьмого февраля Хомейни учредил временное правительство, которое возглавил мусульманский диссидент Мехди Базарган, политик умеренного толка. Представляя Базаргана, Хомейни говорил о себе как о человеке, который наделен властью, так как является «подопечным (велаят) божественного судьи (Пророка)». Он сказал, что временному правительству следует подчиняться, потому что это не обычное правительство, а «бунт против Божьего правительства – бунт против Бога. Бунт же против Бога – святотатство». С целью укрепить свою власть Хомейни приступил к формированию аналогов армии и полиции: революционных комитетов и революционной милиции, вооруженных организаций, чья власть была ничем не ограничена, а обязанности размыты. Поначалу революционные комитеты представляли собой невооруженные группировки, которые должны были сдерживать хаос и защищать горожан и в то же время арестовывать контрреволюционеров. К последним поначалу причисляли сторонников старого режима, но вскоре включили в это определение либералов и радикалов. Потом комитеты взяли на себя роль блюстителей нравственности, и начались аресты за самые разные преступления – от богохульства до владения алкогольными напитками и кассетами с западной музыкой. Одиннадцатого февраля Верховный военный совет единогласно решил объявить о нейтралитете, и всем военным было приказано вернуться на базы. В тот день аятолла Хомейни и его временное правительство праздновали победу. В последующие несколько недель, несмотря на протесты организаций по защите прав человека и умеренного крыла