В течение нескольких веков китайское и японское письмо оставались разъединенными. Первый значительный роман, появившийся в японской литературе в начале XI века, был написан хираганой на основе чисто японского словарного состава придворной дамой Мура-саки Сикибу и назывался «Повесть о Гэндзи». Наконец, в XII веке начали писать, комбинируя китайские иероглифы с японским слоговым письмом, что существует и поныне. Таким путем в японский язык вошли многие заимствованные из китайского слова. На сегодняшний день более 50 процентов всех японских слов относится к китайским заимствованиям, произношение которых приспособлено к японскому языку.
С конца XIX века не раз предпринимались попытки сократить число китайских иероглифов в японском языке. Первая из них была сделана в 1872 году с целью ограничить их количество до 3167. Но тогда ничего не вышло, поскольку сгорели рукописи. Последующие усилия в этой области также почти ни к чему не привели. Вплоть до начала второй мировой войны любая крупная типография в Японии была вынуждена держать в своих наборных кассах от 7 до 8 тысяч иероглифов. Затем последовала реформа письма 1946 года. После многочисленных бурных дебатов по поводу того, не перейти ли вообще на латинский алфавит или хотя бы отказаться от китайских иероглифов, парламент утвердил в 1947 году список из 1850 иероглифов. В 1966 году была создана комиссия, поставившая целью пересмотреть этот список. В 1977 году комиссия представила новый вариант. Теперь иероглифов стало 1900, а в 1979 году к ним добавили еще 26.
Таким образом, уметь читать и писать означает в Японии владение обеими письменностями кана (хирагана и катакана), что не так уж легко, ибо надо овладеть 96 знаками и еще усвоить определенное число иероглифов. По мнению специалистов, достаточно знать тысячу иероглифов, для того чтобы читать 80 процентов всех текстов, а чтобы понять оставшиеся 20 процентов, требуется знать около 2 тысяч иероглифов.
Несмотря на все эти сложности, в стране ликвидирована неграмотность. Исследования 1948 года показали, что в возрастной группе от 60 до 64 лет не владели иероглификой 18,3 процента, а в группе от 35 до 39 лет этот процент составил только 0,8. Из первой возрастной группы вряд ли сейчас кто-нибудь жив. Правда, случается, что какой-нибудь иероглиф пишут неверно или путают с другим, но ведь и в других странах делают ошибки в правописании.
Ученые, трудившиеся над сокращением числа иероглифов, сделали также попытку ограничить их разночтения, однако осуществить это оказалось еще труднее, чем сократить. Прочтение их остается, как и прежде, настоящей мукой, особенно когда дело приходится иметь с текстами, написанными не только после войны, но и до нее, и тому, кто решил заняться литературными исследованиями, обеспечена головная боль — ведь у каждого писателя свой стиль.
Сколько разночтений может иметь китайский иероглиф в японском языке, видно на одном примере. Наш иероглиф состоит лишь из пяти штрихов: трех горизонтальных, одного вертикального и, наконец, маленького наклонного штриха слева, рядом с верхним горизонтальным. В китайском произношении, приспособленном к японскому, этот иероглиф читается как «сэй» и «сё». Китайские иероглифы появлялись в Японии в разные периоды и из разных областей, так что в японский язык вошло несколько вариантов китайских прочтений. «Сэй» и «сё» самостоятельно не встречаются, а лишь в комбинациях с другим или даже третьим иероглифом. Так, комбинации «сэй-кацу» означают «жизнь» и «се-гай» также — «жизнь», но в смысле ее продолжительности. Тот же иероглиф имеет и другие прочтения и в соответствии с этим — различные значения. «Икиру» — жить, «икасу» — оживить, «икэру» — аранжировка цветов, «уму» — родить, «умарэру» — родиться, «хаэру» — расти, «пару» — появиться. При этом только первый слог пишется упомянутым иероглифом из пяти штрихов. Гласные «и» и «у» в начале слов играют в японском роль самостоятельных слогов, так что «икиру» пишется с помощью упомянутого китайского иероглифа с прибавлением двух знаков слогового письма, а именно «ки» и «ру». Однако и это еще не все. Тот же иероглиф может быть еще прочтен как «ки» и «нама» и означает в этом случае «быть сырым, свежим, живым», как «убу» — «скромный» и «фу» в словосочетании «сибафу» — «газон», и в заключение еще и как «содзуру» или «содзиру» — «производить, породить».
Если японский письменный язык не лишен известного коварства, то в разговорном его еще больше. Писатель Такэси Кайко принадлежит к поколению, для которого катастрофа, постигшая Японию в 1945 году, а также наступивший послевоенный духовный и экономический хаос сделались главными событиями жизни. Будучи хорошо знаком с заграницей, он в 1965 году написал рассказ, проникнутый несвойственным японцам сарказмом, под названием «Месть солдата». События в нем разыгрываются во Вьетнаме. Американский капрал входит в комнату японского журналиста, который только что закончил статью для одного токийского журнала. Американца удивляет обилие японских иероглифов. Японец ему возражает: «Трудность не в иероглифах, а в тексте. В Японии ценится только такой текст, из которого нельзя понять, о чем идет речь. Овладение техникой соединения понятного с непонятным — вот в чем трудность. Говорить ясно — плохо, неопределенно — хорошо. Еще лучше, если на вопрос можно одновременно ответить и да, и нет».
Такэси Кайко — крупный писатель. Читая этот отрывок, я вспомнил несколько часов, проведенных на скамье для публики в японском парламенте, и то тягостное чувство, которое охватило меня, когда я, несмотря на максимум внимания, не мог уловить смысла произносившихся речей и потому все больше сомневался в своем знании языка. Я бросил умоляющий взгляд на японского друга, но он ответил: «Весьма сожалею, но я тоже почти ничего не понимаю». Значит ли это, что никто из выступавших не владел ораторским искусством?
По мнению одного профессора самого прославленного японского университета, японец будто бы понимает лишь 85 процентов из того, что говорит другой человек. Обычно этих 85 процентов вполне достаточно для достижения безошибочной коммуникации. В Японии часто партнеры в разговоре друг с другом задают встречные вопросы. «Говорить ясно — плохо», — заметил Такэси Кайко. Возможно, неопределенность в языке считается в Японии проявлением добродетели.
К гостю обращаются с вопросом, не хочет ли он еще чего-нибудь съесть или выпить. «Кэкко дэсу», — ответит он. И, если ответ не сопровождается соответствующим жестом, неясно, подразумевается ли под этим «да, пожалуйста» или «спасибо, нет». Французы говорят: «То, что выражено неясно, выражено не по-французски». Для японцев же скорее: «То, что выражено ясно, — не по-японски». Ибо категоричность в разговоре противна японскому чувству вежливости, так как тем самым партнер ничего не может добавить от себя. «Сегодня прекрасная погода!» — так в Японии не принято говорить, ибо откуда говорящий знает, находит ли его партнер погоду такой же прекрасной. «Погода, видимо, хорошая», — сказал бы японец или очень вежливо: «Не находите ли вы, что погода прекрасна?» К тому же отнюдь не считается невежливым, если тот, к кому обращаются, перебивает говорящего, заканчивая начатую им фразу. «Кино дзисин га…» («Вчера землетрясение…»), — говорит кто-то, а его партнер продолжает: «А, со, со, аримасита, нэ» («Да, да, произошло»).