ненадобностью, которая им очевидна. Шпильрейн отвечает искренне и с уважением к процедуре – так, как и должен человек отвечать на вопросы власти, которой он доверяет, помогать которой он приехал из-за границы.
Шпильрейн пишет, в частности, что «самостоятельные исследования начала производить очень рано, частью на темы, выбранные мною, частью на темы, предложенные проф. Блейлером или Юнгом». Далее, «помимо работы у себя», что Шпильрейн характеризует как основной источник существования до революции, она работала «в психиатрической клинике у проф. Блейлера, в психоневрологической клинике у проф. Бонхофера (Берлин), по психоанализу у доктора Юнга в Цюрихе и у проф. Фрейда в Вене. В Мюнхене работала по мифологии и истории искусства, при институте Руссо (Женева) как врач-педолог, по психологии – в лаборатории Психологического института проф. Клапареда (Женева)».
В разряде пожеланий к начальству Шпильрейн записывает, что считала бы необходимым освободить ее от чрезмерной нагрузки, дать больше самостоятельности и предоставить возможность вести учеников. Ее не устраивало также, что в Психоаналитическом институте она не имеет возможности лично наблюдать детей, отчего ее работа с руководительницами-воспитательницами имеет характер «чисто теоретических рассуждений и „платонических“ советов заочно». На вопрос: «Занимаетесь ли Вы научной или художественной деятельностью на дому?» – Шпильрейн отвечала, что свою работу врача она считает и научной, и художественной.
На вопрос анкеты, удовлетворен ли сотрудник своей работой, Шпильрейн ответила: «Работаю с наслаждением, считаю себя рожденной, „призванной“ как бы для моей деятельности, без которой не вижу в жизни никакого смысла».
В 1923 году она опубликовала 30 работ. В анкете она сообщала, что два новых труда о символическом мышлении она предполагает закончить и опубликовать в России. Это ей не удалось. В том году вышло 7 статей Шпильрейн в западных психоаналитических журналах, но по-русски она, насколько известно, не печаталась ни разу.
В оставленном Александром Лурией наброске оглавления 2-го (невышедшего) тома книги «Психология и марксизм»92 значится статья С. Н. Шпильрейн «Проблема бессознательного в современной психологии и марксизм», но она, по-видимому, не была написана (как вариант, рядом с этим названием карандашом вписан и другой возможный автор – Милица Нечкина, впоследствии академик и официальный историк декабристов). Можно лишь представить себе, как интерпретировала Сабина Шпильрейн, привычный круг общения которой совсем недавно составляли Фрейд, Юнг, Клапаред и Пиаже, интересы, к примеру, своего ассистента Б. Д. Фридмана, исписавшего десятки страниц первого тома той же книги цитатами вперемежку из Фрейда, Энгельса, Плеханова и Каутского.
В тесном и очень активном в те годы кругу московских психоаналитиков она могла бы оказаться в весьма сильной позиции. С одной стороны, она была связана с мировыми лидерами психоанализа куда более тесно, чем кто-либо другой из московских аналитиков; она знала характер их последних теоретических споров, лично знала всех, кто играл роль в европейском анализе – председателей национальных обществ, редакторов журналов и пр., не говоря уже о Фрейде, близость к которому становилась с годами все более ценной. С другой стороны, благодаря брату она при желании могла бы оказаться в центре самой энергично развивающейся области советской психологии. Она не воспользовалась ни тем ни другим.
В Москве она была одинока. Круг интересов московских аналитиков, способных годами обсуждать соотношения «фрейдизма» с «рефлексологией» и «научным материализмом», был ей глубоко чужд. И, в отличие от Женевы, из Москвы не было ни смысла, ни возможности звать на помощь Фрейда.
Ее загадочное самоустранение от деятельности Московского психоаналитического общества может быть интерпретировано как косвенное свидетельство того, что характер его активности и отношения внутри его уже в первой половине 20-х годов, то есть в пору его расцвета, были очень далеки от тех, которые существовали в европейских центрах психоанализа.
Последний выбор
Каждый ее шаг – загадка, требующая разрешения. Поняли ли мы, почему она вернулась в Россию? А почему она не уехала обратно на Запад тогда, в середине 20-х, когда это было возможно для людей со связями и когда уехали те из ее ближайших коллег, кто, как и она, имел опыт жизни за границей?
Через год-полтора после возвращения Сабины Николаевны в Россию произошел очередной поворот ее странной семейной жизни: она вновь соединилась с мужем, переехав для этого из Москвы в Ростов-на-Дону. В 1926 году у Сабины Николаевны и Павла Наумовича родилась вторая дочь. Она была всего на два года младше Нины, дочери Павла Шефтеля от его второго брака. Нина родилась между дочерьми Сабины, Ренатой и Евой.
В Ростове был и старый Нафтул Шпильрейн, владевший в недавнем прошлом несколькими доходными домами в центре Ростова и торговой кампанией, но и в эти нэповские годы сохранивший какую-то часть своих средств. История в очередной раз меняет кадр, и в 30-е годы супруги с двумя дочерьми живут в трех комнатах, выгороженных из конюшни во дворе старого ростовского дома. В одной из комнат был самодельный стеллаж, на полках которого стояли многотомные издания на немецком и французском языках… Нина Павловна, описывая их в беседе со мной, сказала, что они были «то, что у нас называется ученые записки». Мы с легкостью узнаем в них труды психоаналитических обществ.
В записи интервью Нины Павловны93 есть такой момент. Я упомянул, что там, где живут и работают психоаналитики, обычно есть характерный предмет – кушетка. Да, оживилась Нина Павловна, в той бывшей конюшне была совершенно пустая комната и в ней стоял одинокий топчан. Нина Павловна не знает точно, принимала ли Сабина Николаевна пациентов. Но почти уверена, что принимала.
В ней было что-то таинственное. Однажды Сабина Николаевна сняла боль, держа руки над головой девочки и не прикасаясь к ней. О своей работе она никогда не рассказывала. Племянница вспоминала, что Сабина Николаевна переписывалась с ленинградским поэтом или писателем, его прозвище было Крокодил: толковала его сны, консультировала заочно.
На Западе считалось, что она преподавала в Ростовском университете, а по другим сведениям – организовала в Ростове психоаналитический детский дом. Ни та ни другая версии не находят подтверждения. По словам Нины Павловны, Сабина Николаевна работала педологом в школе, а после разгрома педологии в 1936 году – врачом в школе на полставки. В 1935 году, одновременно с братом, был арестован и отец Сабины. Его выпустили, окончательно обобрав. Нина познакомилась с Сабиной Николаевной осенью 1937 года. Она рассказывает: «Была она, как все вокруг считали, безумно непрактичной. Одевалась она только в то, что кто-то ей давал. Она была похожа на маленькую старушку, хотя она была не такой старой. Она была согбенная, в какой-то юбке до