Насколько можно судить, разговор был долгий и «носил общий характер». Впечатления у генерала остались иные, чем двумя годами ранее: «На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к царской семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы. И, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулировавших слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен, к которым всегда был так падок Петербург».
Потом у Курлова случилось и еще несколько неофициальных встреч с царевым другом, и ни разу он лично не удостоверился в каких-либо непозволительных высказываниях или «непотребном» поведении этого человека. Однако существовал тот свод данных — доклад 1910 года, который навсегда запечатлелся в памяти генерала. Мы не знаем, какие материалы легли в его основу, но есть основания полагать, что ими явились главным образом те самые «сплетни», которые, как справедливо заметил Курдов, так любили в Петербурге.
В очередной раз хочется подчеркнуть одно важное обстоятельство. Распутина шельмовали в первую очередь потому, что он был «непозволительной фигурой», потому, что он, вопреки своему происхождению и положению, попал туда, куда являться ему по всем канонам чиновно-дворянского мира было «не положено». Здесь крылась главная причина нелюбви, а потом и ненависти, которую Распутин вызвал в среде служилого люда и в среде благородного сословия. Поэтому многие свидетельства и сообщения о Распутине тенденциозно интерпретировались даже в тех случаях, когда никакой установки на это ни от кого и не поступало. Думается, генерал Курлов, пересказывая выводы доклада 1910 года, тоже принял сплетни за реальность, а затем и упомянул об этих «фактах» в своих воспоминаниях.
Для того чтобы яснее представить, в каком направлении развивалось исследование обстоятельств жизни Распутина, приведем два документа с грифом «секретно», относящихся к началу 1910 года. Первый — рапорт жандармского унтер-офицера из Покровского о жизни Распутина.
«Распутин Григорий Ефимович от роду имеет около 45 лет, крестьянин Тюменского уезда села Покровского, семейный, занимается хлебопашеством. Постоянно ездит в Россию, бывает даже в Петербурге, имеет даже знакомство с Милицей Николаевной, которая была в 1907 году в селе Покровском, посылает постоянно из России деньги переводом Распутину. Живет богато, помогает бедным своим односельчанам. Образ жизни ведет трезвый. Иеромонах Иллиодор (так в тексте. — А. Б.) был в селе Покровском, был с целью, чтобы расширить церковь больше. Хотел пожертвовать двадцать тысяч. По этому поводу приезжал, где пробыл около пятнадцати дней. Около 20 декабря выехали вместе с Распутиным, по сведениям, в Петербург». Под донесением стоит дата — 4 января 1910 года и подпись унтер-офицера Прилина.
Такой рапорт ушел к уездному начальству в Тюмень. Там на основании этого материала жандармский ротмистр Калмыков для своего губернского начальства в Тобольске составляет доклад, где появляются неожиданные штрихи на портрете героя.
«По собранным на месте данным, оказалось, что Григорий Ефимович Распутин возраст имеет около 45 лет, крестьянин села Покровского Тюменского уезда, семейный, занимается хлебопашеством и вообще в домашнем быту ведет образ жизни, как и все его односельчане, исполняя всю крестьянскую работу. Смолоду отличался разными поступками, то есть пьянствовал, занимался мелкими кражами и прочее. Затем куда-то исчез и на родине появился снова лет пять тому назад духовно переродившимся, то есть стал необыкновенно религиозным. Помогает бедным советом и материально. В средствах не нуждается, так как почти со всех концов России получает денежные переводы от разных лиц, включая сюда и высокопоставленных. В народе слывет «праведным» и «прозорливым». Иногда ездит в Россию, бывает в Москве и Петербурге, как указывают, у высших духовных лиц, а весной 1907 года к нему инкогнито изволила приезжать Ее Императорское Высочество великая княгиня Милица Николаевна. Иеромонах Иллиодор приезжал в Покровское с целью, как говорят, расширить местную церковь и хотел на это дело пожертвовать 20 000 рублей, но почему-то факт этот осуществлен не был. Пробыл в Покровском около 15 дней, Иллиодор выехал вместе с Распутиным 20 декабря минувшего года, как слышно, в Петербург. Когда Распутин вернется обратно в Покровское, сведений не имеется». Дата этого второго донесения — 7 января 1910 года.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прошло всего три дня, а какая проведена «вивисекция» информации! Упоминание в рапорте унтер-офицера о том, что Распутин «образ жизни ведет трезвый», вообще пропадает. В то же время сколько новых подробностей! Тут и пьянство, и кражи, и «прочее». Можно только догадываться, какие новые «вариации» были добавлены уже в Тобольске, прежде чем отправить полицейскую сводку в Петербург, где она легла на стол генерала Курлова. Судя по тому, что он написал в своих воспоминаниях, там живописались и «связь с женщинами», и «скандалы», и «связь с аферистами».
Возглавивший в начале 1912 года Департамент полиции С. П. Белецкий по сравнению с Курдовым отличался куда большей ретивостью в деле добывания агентурных данных о Распутине. Этот энтузиазм подпитывался тем, что его непосредственные начальники, министры внутренних дел А. А. Макаров (с 20 сентября 1911 по 16 декабря 1912 года) и сменивший его Н. А. Маклаков (находился на посту до 5 июня 1915 года), испытывали стойкое отвращение к «грязному мужику». Подобное отношение было и у премьера В. Н. Коковцова, который сменил убитого Столыпина в сентябре 1911 года и сохранял эту должность до начала 1914 года. Настроению начальства следовало «потрафлять», и Белецкий очень старался.
В начале 1912 года, когда развернулась публичная кампания поношения Распутина, царь попросил министра внутренних дел А. А. Макарова организовать охрану Распутина. Министр поручил это дело Белецкому.
Об этом господине стоит сказать несколько слов. Он родился в 1873 году и не отличался знатностью рода, но в силу своего усердия и умения угождать начальству довольно быстро сделал удачную карьеру. После окончания юридического отделения Киевского университета служил в канцелярии киевского генерал-губернатора. Затем женился на дочери генерал-лейтенанта, уже в 1899 году добился должности заведующего канцелярией ковенского генерал-губернатора. В 1907 году, в возрасте тридцати четырех лет его назначают самарским вице-губернатором, 31 июля 1909 года он возносится и того выше — получает должность вице-директора Департамента полиции, а в самом начале 1912 года возглавляет это подразделение Министерства внутренних дел.
Здесь уместно дать одно пояснение. В составе МВД состояли два структурных подразделения с полицейскими функциями: Корпус жандармов и Департамент полиции. Корпус, имевший мощную военизированную структуру и сеть отделений по всей империи, должен был заниматься делами охраны. Департамент же полиции — это по сути тайная полиция государства, ведавшая розыском политических преступников и имевшая сеть осведомителей. На практике оба эти подразделения существовали в тесном взаимодействии, обусловленном и схожестью функций, и тем, что руководитель Департамента полиции напрямую подчинялся шефу Корпуса жандармов, которым обычно являлся или сам министр, или его заместитель.
Для того чтобы стать в тридцать девять лет директором тайной полиции, надо было обладать способностями незаурядными… Белецкий ими обладал. Он прекрасно понимал, что, заняв одно из ключевых мест в системе Министерства внутренних дел, должен проявлять чудеса служебной эквилибристики, тонко улавливать малейшие изменения настроений среди различных группировок на верху власти. Его должность, позволявшая получать конфиденциальную информацию самого различного свойства, открывала большие возможности. Белецкий старался этим воспользоваться в полной мере.
Распутин, который к этому моменту все еще являлся неразгаданной шарадой, чрезвычайно его заинтриговал. Необычное царское распоряжение об охране «этого мужика» лишь умножило интерес. Он знал, что при Курдове проводилось полицейское дознание, но, как быстро установил начальник тайной полиции, его «следов в Департаменте не осталось».