Читать интересную книгу Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

Примус с сочувствием поглядел на своего товарища и промолчал. Может, умная Оля догадалась упаковать альбомы по микробиологии в целлофановые пакеты? Или в титановые контейнеры. Да, вторые были бы куда более кстати, потому как после кота, побывавшего в твоей сумке не по доброй воле, обычно остаются… жертвы и разрушения.

– Ты проверил, что там с а… – начала Полина.

– Пошли уже в класс! – перебил её Примус.

– Здгавствуйте! – картаво прогундосил Штефан. Дикция вне цветения тополей у него была отменная, но в «пушистые» времена из еврея польского интеллигентного он превращался в еврея анекдотического. – Садитесь! Начнём зачёт!

В помещении класса было очень душно, но открывать окна было нельзя. Сами понимаете почему…

Эдгар Эдуардович почесал переносицу и чихнул.

– Пгостите!

И чихнул ещё пару раз. Затем высморкался, закапал нос и глаза.

– Дгузья мои, вам ничем не воняет? – обратился он к студентам. – Или это у меня уже изгващение обоняния из-за этой загазы?! Пгостите!

После серии чихов Штефан вернулся к ассистентскому журналу и стал вызывать всех по алфавиту к себе. К столу. Брезгливо листал альбомы, смотрел на ряды оценок и по совокупности выводил итог. В принципе, всё было честнее некуда – студентов своих он знал отменно. И ни улучшить, ни ухудшить итог было нельзя. Весь год как на ладони. Наконец дошла очередь и до Пургина.

– Пуйгин! – прочихал Штефан и зашёлся в очередной серии сопле– и слезоистечения и попыток их купирования. И не заметил, как вся подгруппа с ужасом смотрит на Серёжку, извлекающего из своей сумки альбом, с которого капает… Пургин же ни малейшего ужаса, напротив, не проявлял. Его простые чистые ясные глаза лучились искренним недоумением. «Что это?!» – как бы спрашивал Серёжа у мироздания. Он никак не мог связать факт пребывания взрослого кота-самца подвида «весенний» в своей сумке с таковым плачевным состоянием своего альбома по микробиологии. Есть такие счастливчики, у которых даже самые элементарные связи «причина-следствие» напрочь отсутствуют. Кот был для успешной сдачи биохимии. Альбом, перерисованный старательной супругой, был для сдачи зачёта по микробиологии. И то, что два этих просто самих по себе факта оказались вдруг замкнутыми в одной сумке, никак, на Серёжин взгляд, не могло повлиять на судьбу ни одного из них!

Несчастный, изодранный, мокрый альбом не только истекал всяческими жидкостями и секретами половозрелого кошачьего организма, но и вонял так, что даже до абсолютно лишённого нюха Штефана дошло наконец…

– Что это?! – он вскочил со своего стула и прижался спиной к доске.

– Альбом, – честно ответил Сергей.

– Что с ним?! – К Эдгару Эдуардовичу от ужаса вернулась чистейшая дикция, и на мгновение мелькнула мысль, а не являются ли флюиды самцовых кошачьих желёз наилучшим средством симптоматического лечения заложенности носа. Штефану стало так жаль добросовестную и тихую Олю Пургину – да-да, он был в курсе, кто рисует этому балбесу прекрасные альбомы, – что он успел подумать, а не изменить ли себе и не поставить ли, к чертям собачьим, этому кретину зачёт?

– Я его высушу, Эдгар Эдуардович! – пробормотал Пургин. – Высушу на свежем воздухе и…

– Вон! – запищал Штефан. – Вон из класса! Все вон!!! Немедленно!

Студенты с ужасом покинули помещение.

Дверь захлопнулась, и Штефан хихикнул. Подошёл к окну, открыл его, втянул своим измученным носом свежий пушистый воздух и засмеялся. А затем и захохотал. Не замечая текущих из глаз слёз, он хохотал и хохотал, хохотал и хохотал. Наконец успокоившись, пошёл к столу и выставил всем в журнал хорошие и отличные оценки.

– Юные идиоты! – нежно сказал он портрету Луи Пастера. – Мои самые любимые, самые лучшие, самые-самые студенты! Как это прекрасно – быть всего лишь студентом! Эх!.. – И он смачно высморкался в двадцать пятый за сегодняшний день носовой платок.

Замужем

В первый день третьего курса Полина Романова пришла на занятия с обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки.

Потому что в августе она вышла замуж за Глеба.

В полдень она, Примус и Кроткий сидели на парапете Приморского бульвара, пили кофе «на троих» из всё того же Вадиного термоса и обсуждали, куда бы закатиться «обмыть» её замужество после занятий. Хотя и Евграфов и Коротков были на Полиной свадьбе.

Фамилию она не поменяла. Ей очень нравилась своя.

«Ну и переходы! – возмутится читатель. – Только была безумная влюблённость в Короткова, да и он не был безразличен. Только-только были такие отношения с Примусом, что уже можно было надеяться…» Да-да-да! Переходы. А вы себя вспомните в юности. Не помните? Не желаете вспоминать? А вот такая дура Полина Романова, чтобы возьми да и подробно расскажи. Впрочем, основная задача писателя такова, да. Вы правы. Удовлетворять любопытство читателя. Критики и литературоведы считают ещё, что в том или ином произведении непременно должна быть какая-то мораль. Не знаю, как там с моралью, но сам факт любопытства уже одним своим существованием заслуживает того, чтобы его удовлетворить. А с моралью как-то сами. И желательно не только без автора, но и – особенно! – без критиков с литературоведами. Сами-сами!

Кроткий. Чудесный, мужественный, красивый Вадим Коротков. Разумеется, он знал о Глебе. Ещё раньше того, как тот стал подвозить Полину на вызывающе алой «Тойоте». Просто мир тесен. А уж город – тем более. Тем более если этот город – Одесса. Кроткому было очень больно, но он был самым что ни на есть настоящим мужчиной, и выпячивать свою боль или опускаться ещё до каких-то там «выяснений отношений» и прочего – было не в его привычках. Точнее сказать – не в его принципах. Потому что привычки налаживания взаимодействий с малолетними домашними городскими девочками у него не было вовсе. Зажав в зубах кровоточащее эго, он продолжал ходить к Полине Романовой в гости, продолжал не приглашать её в кино-кафе и так далее. В общем, вёл себя как последний законченный дурак. Потому что всем умным давным-давно известно, что самая-самая квинтэссенция любви – это разговор. Хотя, с другой стороны, Примус только и делал, что говорил и говорил с Полиной обо всём на свете. Так что хрен его знает, что она такое – эта любовь. Возможно, что и разговор, и секс, и смех, и слёзы… И даже скандал – если к месту. И даже обида – если по делу. И даже измена – если это не измена любви. Но что для одного – не измена любви, то для другой – просто тупая банальная измена. Вот есть такие глупые женские особи, не могущие перенести тот факт, что некто (обобщённый образ самца) взял да и засунул эту самую главную самцовую штуку не в неё. Да-да, у Полины уже был Глеб. Но и у Кроткого была Ирка. И тут можно сколько угодно спорить о том, кем для него была Ирка, а кем для Полины был Глеб, и что первичнее – курица или яйцо, Ирка для Кроткого или Глеб для Полины, но всё это будут досужие бесплодные разговоры, потому что… Потому что в один прекрасный день (точнее – ночь) Кроткий переспал с Тонькой.

Как раз в одни из посиделок в «отдельную комнату» заявился Глеб. Кроткий и Примус, как вежливые мальчики, отправились восвояси, но только Вадя до «восвоясей» не дошёл, потому как заглянул к Тоньке выпить ещё по сто. Ну, или по двести. Толик Марченко был на вахте, а Кроткий был зол. Очень зол. Очень давно и очень сильно зол. На Полину. На Глеба. На Примуса. На себя. И вместо того чтобы воспользоваться богом данной второй сигнальной системой – языком – поговорить, покричать, признаться в любви или ненависти, предложить мороженое или замуж, он воспользовался совсем другим органом. Тем более что Тонька, как и было сказано ранее, была очень красива и вовсе не была против. Разумеется, наших второстепенных героев оправдывает тот факт, что оба они не воспринимали близость физическую как что-то из ряда вон выходящее. Скорее наоборот – в одном ряду с дружбой, преферансом и выпивкой. Секс для них был чем-то вроде дружеской развлекухи, отношений не портящей.

Тонька, не слишком хорошо разбиравшаяся в хитросплетениях взаимоотношений «Полина – Вадим» (да они и сами не слишком хорошо в них разбирались), тут же сообщила об этом незамысловатом, на наш взрослый и многоопытный взгляд, эпизоде своей соседке-подружке. Посплетничать, посмеяться и всякое такое. Тоньке простительно – она была старше Полины на десять лет, счастливее на талант «быть проще», и вообще – замужем, с детьми и собакой. После того как Полина не справилась с лицом и по щекам её покатились непроизвольные глупые слёзы, Тонька сперва испугалась, а потом расстроилась.

– Что с тобой?! Ты чего, влюблена в него, что ли? Чего ревёшь? Ну, переспала и переспала. Он классный, честное слово. И любил меня так яростно, как будто… Да чего ты ревёшь белугой?!

Действительно, отчего бы не реветь белугой, если внезапно узнаёшь, что тот, кого ты считала безраздельно принадлежащим тебе, оказывается, вполне себе способен «яростно любить» другую…