– Он относится ко мне, как брат, и мой отец этим пользуется. – Грэйси внимательно смотрела, как доброволец оклеивает блестками коробку с дарами, в которой хранилось миро для младенца Иисуса. – Кстати, что тебе Шелби вообще сделал? Он, конечно, футболист, но, так скажем, не типичный. Он ведь не загоняет тебя в угол туалета и не натягивает тебе трусы на голову, верно?
Я покачал головой.
– Или он тебя запирает в шкафчике? Приматывает скочтем к флагштоку? Заливает спортивный бальзам в суспензо… рий… ну, что-то в этом роде?
Я улыбнулся.
– Ты такая милая, когда краснеешь.
– Не меняй тему. – Она заставляла себя не отводить глаза. – Почему тебе не нравится Шелби?
Разговор зашел настолько далеко, что можно было уже и довести его до конца.
– То, что у него есть ты, казалось мне достаточной причиной.
– О!
Я пялился на ее пенопластовый живот. Невероятно, но он смущал меня меньше всего.
– Полагаю, твой отец не очень-то был бы счастлив, если бы я пригласил тебя на свидание. Я не либеральная феминистка из Нью-Джерси, но и ничем не лучше.
– Ты уже забыл, что отец ходил в суд ради тебя?
Смотри на живот. Сосредоточься на животе.
– Я не забыл. Но есть большая разница между тем, чтобы вытащить кого-то из неприятностей и позволить своей дочери встречаться с хулиганом.
– Не стоит недооценивать моего отца. Он не такой, как отец Шелби. То есть я уверена, сначала между нами состоялся бы серьезный разговор – между мной и папой, но я достаточно умна, чтобы отличить плохое от хорошего. Отец это знает и доверяет мне. Что касается тебя, он верит в то, что делает, и во второй шанс тоже. Он любит людей. Я бы даже рискнула сказать, что он любит тебя.
Это меня просто потрясло.
– Почему? Я же не следую правилам. Разве религиозные люди не любят правила?
– Правила позволяют людям чувствовать себя в безопасности. Но от правил недалеко до осуждения. Осуждать легко, Воун. Любовь – гораздо сложнее, и именно ее он выбирает каждый день.
– Он все равно не разрешит тебе проводить время с кем-то вроде меня, – продолжал я спорить.
– Ты говоришь так, будто мое мнение не имеет значения. – Грэйси не выглядела обиженной. Скорее сильной, уверенной.
Адреналин пульсировал в моих венах.
– А ты бы хотела? – Я остановился. Подумал. Продолжил: – Ты бы захотела такого, как я?
Грэйси наклонилась ко мне. От нее пахло… древесным дымом. И кондиционером для белья.
– Если бы ты был меньше занят своими приколами и был бы внимательнее, то знал бы ответ.
Если она имеет в виду то, на что я надеялся, я никогда больше не буду прикалываться.
Наверное.
Дверь за кулисами открылась и с шумом захлопнулась. Холодный ветер всколыхнул занавес, подхватил страницы сценария. Там было описание каждой сцены, диаграммы, сценические пометки и, возможно, даже местонахождение Святого Грааля. Мы вскочили и стали ловить страницы.
Грэйси вздрогнула и сильнее закуталась в свой халат, пока ловила очередную летающую страницу.
– Мы никогда их все не поймаем.
– Конечно, поймаем. И это будет так же легко, как снова сложить их в правильном порядке.
– Я так не думаю. – Она показала мне страницы, которые уже поймала. – Никаких номеров. Миссис Армстронг взбесится, ведь ей придется их снова складывать в правильном порядке. А это нарушит ее драгоценный график.
Миссис Армстронг гордилась тем, что она режиссер, и сообщала об этом всем и каждому с помощью ламинированного бейджика с именем, который носила на шее.
– Почему она не проставила номера страниц?
Грэйси рассмеялась.
– Это гарантия занятости. Если никто больше не знает, в каком порядке идут сцены, где должны стоять актеры или где пометить сцену лентой, она нужна.
Стоя на коленях, я шарил под столом.
– Зачем нужна гарантия занятости, если человек делает это добровольно?
– Чтобы забраться на самую высокую ступеньку социальной лестницы, до которой только можно дотянуться.
– Эти церковные активисты такие странные. – Когда я это сказал, то почувствовал себя придурком. – Извини. У меня словесное недержание. Ты наверняка уже заметила. Можем ли мы вернуться к моменту до того, как я тебя обидел?
– Так далеко? – спросила она.
– Как далеко? – Я встал.
– В третий класс.
– Что случилось в третьем классе?
Я отодвинул коробку с нимбами, чтобы достать еще одну затерявшуюся страницу.
– Ты переломал все карандаши в моем пенале, а потом сказал учительнице, что это я сама сделала. Мне пришлось пятьсот раз написать «На пенни изображен Авраам Линкольн».
Я рассмеялся.
– Мне жаль.
Глаза Грэйси блеснули.
– Мне тоже было жаль.
Дверь снова открылась, и сценарий опять разлетелся. Грэйси побежала направо, протискиваясь между флагом Южных штатов и кучей свитков, а я – налево, на сцену, петляя между корзинами с юбками и корытом, служившим яслями. Посреди арены стоял конь в шапке конфедерата. Рядом с ним – генерал Роберт Э. Ли во всех своих регалиях и со «смит-вессоном». За ним – пятеро солдат, увлеченных разговором с генералом Грантом.
Пастор Робинсон подошел к ним с улыбкой, но на моих глазах она растаяла, как снеговик в натопленном доме.
– Ой-ой, – сказал я.
– Что ой-ой?
Грэйси выглянула из-за моей спины, положив руку мне на пояс. Я бросил все силы на то, чтобы стоять прямо. Интересно, выйду ли я за рамки приличия, если тоже положу руку ей на талию?
– Почему они здесь? – спросила она.
Я пожал плечами.
– Не знаю.
После короткой и бурной дискуссии, во время которой нежная рука Грэйси так и не покинула моей спины, ее отец взобрался по ступенькам на сцену. Он натянуто улыбался. Я запаниковал.
– У «Ребел Йилл» шоу сегодня вечером, – сказал он.
Грэйси отдала мне свои страницы и показалась ему на глаза.
– Это у нас шоу сегодня вечером, – возразила она.
– Мистер Барон так и не убрал сегодняшнее выступление «Ребел Йилл» с сайта, так что люди все еще покупали билеты онлайн.
Пастор Робинсон поманил нас за собой, и мы пошли в театральную кассу. После короткого разговора с кассиршей он обернулся к нам.
– Велика вероятность, что людей придет в два раза больше, чем мест в зале! Билеты в «Ребел Йилл» полностью раскуплены, а билеты на рождественское представление были разосланы в прошлое воскресенье. Я… Я не знаю, что делать. Шоу начнется через два часа.