Сэм тяжело вздохнула и подняла лежащий сверху стопки лист. Первое письмо Айви, с которого все началось.
12 сентября 1956
Любимый,
мне страшно, потому что от тебя нет вестей. Все мои тревоги подтвердились. Я на третьем месяце беременности. Слишком поздно что-то делать. По воле Господа наш ребенок родится.
Бабушка. Этим ребенком была бабушка. Сэм все еще пыталась это осознать и до сих пор злилась, что та с самого начала не рассказала ей правду о письмах.
Девушка понимала: бабушка случайно заснула, когда читала письмо Айви и не планировала, что Сэм найдет его подобным образом. Но потом она солгала о том, что отыскала второе письмо, и третье. И даже не попыталась предостеречь ее, когда девушка, сломя голову, ринулась навстречу катастрофе, способной глубоко затронуть обеих. Подобное было трудно принять. Ведь речь шла о бабушке. Сэм понимала, что старушке, должно быть, невероятно трудно было подобрать слова, чтобы все объяснить. Но ради Сэм и Эммы она должна была попытаться.
— Почему же меня не выпишут? — Через несколько дней после пожара бабушка все еще была в больнице. — Я хорошо себя чувствую. А кроватей здесь маловато.
— Бабушка, у тебя был сердечный приступ, — тихо проговорила Сэм.
— Небольшой, — проворчала бабушка, — и случится еще один, если снова придется есть отвратительную больничную еду.
— Прости, но мне действительно нужно понять, что произошло с письмами Айви. — Сэм взглянула на бабушку, изучавшую недоеденный ланч. — Почему ты мне просто не рассказала?
— Просто? — Во взгляде бабушки читалось что-то незнакомое. — Какую часть? О письмах? Об угрозах Китти? Я никогда не говорила об этом даже дедушке. Когда все это завертелось, невозможно стало подобрать слова. Я знала, что у тебя будет много вопросов.
— Но я имела право знать. — Сэм почувствовала, как голос ее дрогнул; прежде она никогда не ссорилась с бабушкой. Яд обители Святой Маргарет отравил и их отношения.
— Конечно, имела. Прости. Я не читала эти письма тридцать лет. Просто вытащила их, потому что у меня был день рождения, и я хотела подумать о женщине, что привела меня в этот мир, немного поплакать. И в первый раз не было дедушки, который начал бы задавать вопросы.
— Но была я, — тихо проговорила Сэм.
— Я не думала, что ты их найдешь, и не была готова к подобной реакции… Медсестра! — окликнула бабушка напряженную женщину, которая, не услышав, торопливо прошла мимо палаты.
— Нечестно пытаться винить меня, бабушка. Ты мне солгала. Прежде ты никогда так не поступала. — Сэм смахнула слезы тыльной стороной ладони.
— Я не пытаюсь тебя винить. Но те письма вызвали болезненные ощущения. А ты так на них отреагировала… просто поразительно. Ты напоминала голодную акулу. Милая, можешь найти медсестру? Мне нужно домой, я не могу спать в этом шуме, не могу есть. Я болею уже от самого этого места. — Бабушка попыталась поправить подушки под головой, с тяжким вздохом дергая и подтягивая их.
— Хорошо, бабушка. Ты еще хочешь увидеть Мод? Я могла бы привезти ее завтра.
— Ну, с божьей помощью, к тому времени меня здесь не будет. Так что придется ей прийти домой.
— Но ты в самом деле хочешь ее увидеть? — мягко спросила Сэм. — В конце концов, она твоя биологическая бабушка.
— Да, из любезности. Но я ничего не должна этой женщине. — И, словно давая понять, что разговор окончен, бабушка положила на колени и открыла книжку с кроссвордами.
И Сэм, больше не настаивая, отправилась искать медсестру, а в голове у нее крутилась беспокойная мысль: сколько же всего она еще не знает о своей бабушке. О ее жизни до их знакомства. О бабушке, которая воспитывала дочь, ставшую матерью в подростковом возрасте, а потом умершую от алкоголизма. О боли, вызванной удочерением и знанием того, что ее биологическая мать пережила немыслимые мучения прежде чем покончить с собой. Девушка с трудом могла все это осознать.
Глубоко вздохнув, Сэм вновь вернулась к письмам, что зажгли внутри нее огонь и попыталась собраться с мыслями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В письмах, написанных моей прабабушкой, открывается мир страданий и изнурительной работы, невообразимой для любой женщины, но совершенно недопустимой для девушки на восьмом месяце беременности.
«Монахини очень жестоки, — писала она в декабре 1956. — Они бьют нас тростью или тем, что попадется под руку, если мы осмеливаемся заговорить. Одна девушка так сильно обожглась о раскаленные докрасна стальные листы, что на руке появился волдырь. Теперь он уже заражен. Сестра Мэри-Фрэнсис просто подошла и отругала ее за напрасную трату времени. Нам разрешено лишь молиться или произносить: «Да, сестра». Молитвы перед завтраком, месса после завтрака, молитвы перед сном. А потом — черная пустота, пока колокол на стене не разбудит нас снова в шесть утра. Мы живем по колоколу, здесь нет ни часов, ни календарей, ни зеркал, ни ощущения времени. Никто не говорит, что будет, когда родится мой ребенок. Но я знаю, что здесь есть дети, потому что по ночам слышу, как они плачут».
После ужасных родов дочь Айви — мою бабушку — забрали у нее против воли. Айви медленно погружалась в уныние, не могла ни спать, ни есть. Ее единственной радостью стало знакомство с девочкой по имени Эльвира.
— Итак, расскажите еще раз, зачем вы два раза проникали в обитель Святой Маргарет. — Сэм вздохнула и мыслями вернулась к детективу, который взял их с Фредом под опеку после пожара. Она помнила, как он сидел, откинувшись на стуле, скрестив руки на выпирающем животе. Она старалась отвечать на вопросы, пыталась оставаться спокойной, хотела помочь, но детство, проведенное с матерью в полицейских участках, давало о себе знать.
— Говорю же, бабушка дала мне несколько писем. Их написала девушка, родившая ребенка в обители Святой Маргарет.
Полицейский не проявил особого интереса ни к письмам Айви, ни к тому факту, что все, кто в них упоминались, были мертвы. И навязчиво осуждал поступок Фреда, вскарабкавшегося по стене обители, пока все остальные стояли внизу и ничего не делали. Несмотря на то, что парень спас жизнь Эммы, его вновь и вновь расспрашивали, имел ли он какое-то отношение к началу пожара и как он быстрее всех оказался в обители.
— Да, я слышал, — проговорил детектив, глядя на часы, — но не понимаю, какое это дает право посягать на частную собственность.
Когда, наконец, им с Фредом, вынеся предупреждение, позволили уйти, Сэм поняла, почему Эльвира убила тех людей. Просто иначе они бы никогда не заплатили за содеянное и мирно умерли с чистой совестью в теплых постелях. А проявив терпение, Эльвира вышла сухой из воды.
И лишь устроенный ею пожар позволил обнаружить тела тех детей.
— Она поступила разумно, — проговорил детектив, провожая Сэм к выходу. — Разлагающиеся тела вовсе не мертвы, они переполнены жизнью. Трупы выделяют метан. Он копился там десятилетиями и превратился в ожидающую взрыва бомбу. Будто бы все дети объединились, чтобы прокричать нам, где они.
Сэм подняла взгляд на трое часов, висящих на стене в отделе новостей «Таймс». Уже полдень. Через четыре часа ей нужно сдать первый набросок статьи.
В тот день, когда Айви приняли в психиатрическую больницу, она покончила с собой. Но прежде убедилась, что ее смерть отвлечет монахинь и позволит Эльвире сбежать, чтобы получить возможность жить.
Два дня Эльвира ждала на февральском морозе, одетая лишь в коричневую робу и сандалии. И, наконец, опрятная Китти в теплом красном пальто появилась у церкви. Девочки сразу узнали друг друга и убежали вдвоем, чтобы спрятаться. Но той ночью, когда Китти пошла за помощью, по жестокой иронии судьбы ее схватили монахини и, решив, что поймали Эльвиру, так зверски избили, что девочка умерла. Тело ее бросили в резервуар в обители Святой Маргарет. Там оно и лежало, сокрытое от глаз, пока его не обнажил огонь. Как и тела сотен других малышей и детей постарше, столкнувшихся с такой же жестокостью.