Читать интересную книгу Падай, ты убит! - Виктор Пронин

— Продолжай, — сказала она. — Я слушаю.

— Возьми того же Митьку Шихина. Слышала, что сказал Ошеверов? На него пошла анонимка. И парня тут же вышибли из газеты, вышибли из города, из собственной судьбы вышибли. Хорошо, что он сразу все скумекал и умотал. А некоторые десятилетиями пытаются доказать, что с ними поступили несправедливо. И не понять им, убогим, что такова и была цель — поступить несправедливо. Знаю одного типа... Ходит, клянчит, обивает пороги, трясет какими-то там заслугам и перед отечеством, заверяет, что исправился и вполне достоин хорошего обращения. Но ему не верят. И правильно делают. Он лукавит. Он затаил недовольство. Ему бы и рады все простить и возместить, но нельзя. Он заразный, в нем уже завелась бацилла непочтительности, и она рано или поздно даст о себе знать. Он болен. Он обречен. Ему нельзя давать никакой должности, нельзя пускать к людям, иначе от него могут заразиться. Его попытки оправдаться глупы и мелочны. Его отовсюду гонят, плюют вслед, а он никак не может понять происшедшего. Это еще и от самовлюбленности. А Митька все понял. В два счета. И молодец. Но донос-то был на него. Почему? Ведь, между нами говоря, он существо самое травоядное.

— Это травоядное существо писало довольно злые фельетоны, — заметила Марсела.

— Фельетоны нас не касались. А анонимку написал кто-то из присутствующих. Почему? Карьеры Митька не сделал. Нужно быть дураком, чтобы работать там, где он работал. Жилье у него и тогда, и сейчас — наихудшее. О зарплате и говорить нечего. Дите в поцарапанных очках, жена в халате, старухами оставленном, сам в штанах, которыми давно нора пол мыть... А донос на него. Почему? Ююкины на машине ездят, моя — кандидат наук, у меня самого американские джинсы, которые по нынешним временам стоят приличного состояния, у твоего Адуева военная пенсия, независимый источник дохода, Анфертьева баба кормит, да и сам он на снимках подрабатывает, Вовушка, Васька-стукач...

— Может, Васька-стукач? — предположила Марсела.

— Он стукач, а не анонимщик, — весело сказал Федулов, спрыгивая с гамака. — Это все равно что медвежатника обозвать карманником. Так вот, несмотря на все это, Митька спокоен. Никому не завидует. Более того, я подозреваю, что он тихонько посмеивается над нами.

— Не замечала...

— Посмеивается. Что-то он знает о себе такое, что дает ему право...

— А может, он знает что-то не о себе, а о всех вас?

— Ты хочешь сказать, что в каждом он видит что-то забавное? — озадаченно переспросил Федулов. — Не знаю, не знаю... Во всяком случае, ему с нами почему-то интересно, он никого не гонит, хотя кое-кого стоило бы... Например, твоего Адуева.

— Почему? — спросила Марсела с любопытством.

— Какой-то он спесивый... Ходит и по сторонам оглядывается — не покушается ли кто на его честь и достоинство.

— Немного есть, — со смехом согласилась Марсела.

— Смотри, что получается... Начинаю с Митькой говорить, несу чушь, знаю, что несу чушь, но вижу в его глазах интерес. Я, естественно, завожусь впадаю в раж, в треп, в визг, расправляю крылья! Чтоб, значит, оправдать его надежды. А потом прикидываю — не смотрел ли он на меня как на диковинку невиданную? А? О! У! — Федулов поправил воротничок с вышитым цветочком, передернул плечами — чтобы вырез был и достаточно глубок, и в меру скромен. — И ты хочешь, чтобы на такого человека никто не написал?! А жить тогда зачем?

— А ради этого стоит?

— Только ради этого и стоит! Ну, может быть, еще чтобы поболтать немного с тобой... В не столь оживленном месте.

Федулов, о, этот старый словоблуд, болтал без умолку, завлекая Марселу в дебри двусмысленностей и срамных намеков, рассказывал о том, как строил космодром Байконур, как однажды чуть было не улетел на Луну вместо автоматической станции, поскольку по весу и по гладкости форм с нею полностью совпадал, как с помощью одной из своих предыдущих жен пробрался на Центральное телевидение, его ботинок попал в кадр и сто миллионов человек смотрели несколько секунд на его ботинок. Марсела посмеивалась, но Федулов не врал. Как специалист по подземным коммуникациям, он действительно привлекался для работ на Байконуре, а в кадре был не только его ботинок, но и ухо, правда, со спины.

Федулов хохотал, вертелся вокруг оси, вокруг яблонь, вокруг Марселы, стараясь при этом извернуться так, чтобы она не смогла посмотреть ему в лицо. Дело в том, что у Федулова были необыкновенно большие зубы, крепкие, правильной формы, но, к сожалению, далеко не все, и ни один зубной мастер не брался изготовить недостающие. Чтобы заделать провалы, пришлось бы спиливать оставшиеся зубы, а на это Федулов решиться не мог. Вот и приходилось мириться с черными дырами во рту, вот и приходилось вертеться, стараясь оказаться относительно Марселы в таком немыслимом повороте, чтобы она не заподозрила его в беззубости.

— Марсела! — говорил он, сидя на дереве и свисая вниз головой. — Марсела, тебе не кажется, что эта листва под солнцем напоминает россыпь янтаря на Рижском взморье?

— О! — Марсела собирала губки в щепотку, чем доводила бедного Федулова до состояния умопомрачения. — Ты был на Рижском взморье?

— Что значит, был! Да я там частенько бывал!

— Наверно, очень давно? — спрашивала Марсела и так моргала невинными своими глазками, что Федулов с легкостью невероятной взлетал на следующую ветку, запрокидывался навзничь, восторженно взвизгивал.

— Да уж порядком, Марселина, порядком, моя красавица!

— Лет двадцать назад?

Федулов спохватывался, понимая, что его толкают на признание старческого возраста, а возраст у него был вовсе не старческий, у него только с зубами непорядок случился, да еще в одном-двух местах.

— Что ты, что ты! — восклицал он, спрыгивая на землю. — Лет пять назад, может быть, шесть, не больше!

— И побережье было усыпано янтарем?

— Но это же образ, Марсела! — До Федулова дошло, что наивность в глазах девушки весьма обманчива. — Это же образ! — повторял он, оглядываясь по сторонам — не крадется ли кто, не подслушивают ли, не разгадан ли его безнравственный замысел.

— Жаль, что ты не взял меня с собой на Рижское побережье, — протянула Марсела, убедившись в полнейшей своей власти над этим человеком.

— Но я могу взять тебя с собой в любое другое место! — тут же заверил Федулов и ощутил вдруг, как горячая волна предчувствия чего-то рискованного и сладкого ударила ему в голову. И не понимал бедный Федулов того, что эти слова он произнес не по собственной воле, он попросту вынужден был сказать нечто подобное, если считал себя мужчиной, если надеялся и в будущем привлекать к себе какое-никакое женское внимание. О, сколько вынужденных слов мы проговариваем, боясь, что нас заподозрят в невежестве, в трусости, в слабости. А произнося подсказанные нам слова, именно в этом и расписываемся. — Я действительно могу взять тебя в любое место! — с жаром подтвердил Федулов, увидев в глазах Марселы сомнение.

— Возьми, — протянула она, приложив указательный пальчик к щечке, и Федулов понял, что запретная дверь не заперта и достаточно чуть толкнуть ее, чтобы...

— Хорошо! — сказал он, надеясь бездумной решительностью разрушить разговор, неуловимо скатывающийся к греховности. — Хорошо. Я как раз собираюсь в одно очень приличное местечко. В нем мало кто бывал, подозреваю, что там вообще давно не ступала нога человека.

— Сахалин? Курилы? Камчатка?

— Нет, — Федулов с тоской понимал, что отступать с каждым словом все труднее, да почти и не осталось уже путей отхода. — Чердак.

— Чердак? — Марсела ничуть не удивилась. — И там не ступала нога человека?

— Если и ступала, то очень давно.

— А Ошеверов? Он нашел ружье на чердаке...

— Ты считаешь, что Ошеверов — человек?

— С тобой не соскучишься, — сквозь смех произнесла Марсела слышанную где-то фразу, которая, как ей показалось, очень подходила к этому разговору. А старый пройдоха Федулов увидел в ее глазах и колебание, и страх, и согласие. Но прошло совсем немного времени, он не успел произнести ни слова, и в глазах осталось только согласие, только решимость и нетерпение. — Ну так что же? — спросила Марсела.

— А что?

— Ты приглашаешь меня в это путешествие?

— Разве я еще не пригласил?

— Скоро пойдет дождь, — сказала Марсела, глядя вверх, и Федулову ничего не оставалось, как поцеловать ее в высокую юную шею. Думаете, Марсела возмутилась, обиделась, вспыхнула, удивилась или еще что-то такое изобразила на лице? Ничего подобного. Она не заметила. Федулов понял, что отступать действительно некуда. — Да, скоро дождь, — Марсела посмотрела на Федулова затуманенным взглядом, от которого, ребята, кто угодно мог впасть в неистовство.

— Я, пожалуй, пойду посмотрю, все ли там в порядке, — смазанно проговорил Федулов.

— Где? — спросила Марсела, глядя в грозовое небо.

— На чердаке. А вот и Ошеверов...