Уходя из каюты, она оглянулась: садовая скамейка и не подумала исчезать. Магнитный формирователь знал свое дело. Вот только зависим он был совсем не так, как ожидалось.
В операторской Лена увидела Венту и Карцевадзе. Они стояли друг против друга в позах готовых к поединку боксеров, а между ними высилось что-то похожее на куст цветущей сирени.
Лена пригляделась. Это была вздыбившаяся прямо посреди пола морская волна. Возле нее лежало несколько больших бело-зеленых арбузов и здоровенное бревно. Его старая кора была в трещинах и наростах. Жаба сидела на одном из них.
— Ты смотри, — сказала Карцевадзе, — какие невинные штучки! Концы в воду прятал! — Она повернулась к Венте. — Признайся: что было? Вот это, вместо арбузов?
— Что было, то было, — сердито ответил Вента. — Про это я тебе не обязан докладывать.
— Я принимаю дежурство, — сказала Лена, подойдя к приборной панели и переключая несколько тумблеров.
С этого момента ее суждения пользовались наибольшим весом для логических машин Автономного пульта.
Лена продолжала:
— Прежде всего надо выяснить, как обходиться с этими… Она замялась. — С этими…
— Творениями, — подсказала Карцевадзе. — Вообразить только! Мне явилось такое… Никакими словами не передать! Оно и сейчас там, в каюте. Бр-р! И знаете… — Держась за сердце, Карцевадзе крутила головой. — Еще два-три таких сюрприза… Мне этот милый поклонник и на Земле достаточно крови попортил. Полетим сегодня на Сорок девятую, и с этой станции я не вернусь.
— Конечно, — подхватил Вента. — Гуляй там себе по главному коридору: семьсот пятьдесят метров в один конец, семьсот пятьдесят в другой. Райская жизнь!
— Товарищи! — вмешалась Лена. — О чем вы, товарищи?
— А всё проще простого, — бодрым голосом сказал Вента. Я нашел выход. Хотите, чтобы исчезло? Представьте себе лишь, как это место выглядело раньше. Ключ в зрительной памяти. У кого она лучше, тот легче и справится. Даже полезно: будем ее развивать. Дополнительная тренировка!
Карцевадзе с ненавистью посмотрела сперва на него, потом на бревно. Бревно исчезло.
— Чуть не представила я себе очень образно, что двинуло это бревно тебя, милый друг, по башке, — сказала она, вновь глядя на Венту.
— Но-но-но! — Вента погрозил пальцем. — Ты эти штучки брось!
— Да уж, — сказала Карцевадзе, — теперь даже тебе придется быть вежливым…
— …Ты виновата во всем, — сказал он, когда Вера Карцевадзе ушла и они остались одни.
— Я? В чем?
— В том, что я о тебе все время думаю. Ты не считай только, что я влюбился в тебя. — Он кивнул на «морскую волну». — Это была ты. Футбольные ворота — потом. А первой — ты. И тогда я понял, что думаю все время о тебе.
Он положил руку ей на плечо. Лена отступила, но руку его с плеча не сняла.
— И зачем мне все эти переживания? К дьяволу!
Лена смотрела на него, напряженно сведя к переносице брови.
— Я ни работать, ни думать ни о чем не могу, — продолжал Вента. — Я как помешанный.
Она подняла на него глаза, улыбнулась — через силу и словно бы виновато.
— Ты… Ты… Наверно, бывает так: одни могут сказать, другие — нет.
Он резко снял руку с ее плеча.
— Ну, знаешь, мысли выражать я умею. И достаточно хорошо изучил процессы, происходящие в моем организме.
Он попытался снова положить руку ей на плечо.
Лена оттолкнула руку.
— Не надо.
— Что не надо?
— Вообще не надо. И слова, которые ты сейчас говоришь…
— Начинай, — насмешливо перебил Вента. — Живописуй: любовь, соловей, свет луны… Да я просто не желаю на всю эту белиберду тратить силы, время.
Лена в свою очередь прервала его:
— Ну конечно! Как я не поняла сразу! Эта часть сознания в тебе не развилась. Изучение теории поля заняло все время. А постепенно и потребность в таком развитии пропала.
Она осеклась: из стенки выдвинулось плечо (ее плечо!).
Вента положил на него руку и сжал его так, что феррилит податливо, как тесто, выдавился между пальцами.
— Пожалуйста, запомни, — сказал Вента. — То, что я о тебе все время думаю, для меня сейчас непреодолимый барьер.
Лена молчала.
Он снял руку с «плеча», оставив отпечаток пятерни, с брезгливым удивлением поднес ладонь к глазам, сказал звенящим от напряжения голосом:
— Барьер — то, что мои желания не исполняются.
— Да какие же это желания! Да ты подумай, что говоришь!.. Со стороны послушать мы решаем логическую задачу… Тебя надо лечить. Сходи в карантинный отсек, сними витограмму, пусть автоврач назначит лекарства, режим, диету…
— Лечить? Ограничивать? За что? За то, что я не стал обманывать? Плести красивенькие слова: «Милая, любимая, давай повздыхаем на луну, и больше ничего-ничего мне на свете не надо…» И еще запомни, да, запомни: никакой любви вообще нет. Есть деловые отношения между мужчиной и женщиной, а все остальное — сентиментальный лепет, чушь, глупость, выдумка. Это мой принцип — полная ясность. Я был честен с тобой.
— Да какая же честность? В чем ты ее увидел? Крайний цинизм!
Вента возвысил голос:
— Сумей додумать: мы — товарищи по общему делу, я обязан быть с тобой искренним. И желаю полностью управлять собой. И если что-то мешает мне работать…
Несколько мгновений Вента смотрел на Лену круглыми от бешенства глазами. Губы его тряслись от еле сдерживаемого желания еще что-то сказать. Потом он повернулся и шагнул прямо в стену, усаженную от потолка до пола цветными квадратами приборов.
И стена пропустила его.
Вера Карцевадзе слышала этот разговор: видеотелефон операторской был включен на общее оповещение.
Принимая дежурство, она сказала Лене:
— Он просто заурядная дрянь. Уж на что я сама во многом запрограммированная дура, но дойти до такого…
Лена, не соглашаясь, покрутила головой.
Вера Карцевадзе иронически смотрела на Лену.
— Он думает, что он в одном лице и Фауст, и Мефистофель, — сказала Лена, — хочет — будет хорошим, хочет — будет плохим. Но он не Фауст. К самому себе у него нет вопросов. В себе он ни в чем не сомневается. И в этом его несчастье: внешне — скептик из скептиков, а на самом деле слепо верит в могущество вульгарно-рационалистической логики. А ведь сделать счастливым она одна не может.
— Да ты ослепла! Он просто пошляк. Посмотри, что рождает его фантазия: автоуборщик в фате и кружевах, люк утилизатора в виде рта… Заметь: у него пошлость особого рода. Он не готовит эрзацы. Иначе бы он тебя смоделировал из феррилита, любовался б и этим утешился. Он пошляк от эклектики: кибермашина с человеческими чертами — пошлое, а в фате и кружевах — вдвойне. Пошл сам принцип гибридизации частей человеческого тела и машины. А для него это норма. Его это не корежит, хотя, казалось, теперь-то он должен бы воочию убедиться в собственной эмоциональной убогости: факт налицо! А он же из фактопоклонников!