29. Вчера я начал писать, но написал только одну страницу к матери. – На охоту вот уже другой день тоже, что я не хожу: постоянный холод мешает, нет пороши. Сейчас мне, не знаю, как пришло на ум сожалеть, что я прошлого года лучше не воспользовался кокетством Map. П. Надо сознаться, что я был с ней чрезвычайно неловок и глуп. Как не иметь женщину, которая выходила со мной одна в кабинет мужа, оставляя гостей, чтобы сидеть со мной, пока я с кофеем курю трубку! – И я всегда бываю таким олухом; в Старице Машенька Борисова и Наташа Казнакова также прошли у меня между пальцев. – Дай бог, мне быть впредь умнее, а то « дурно, дурно, брат Александр Андреевич », – как говорил Пушкин. – Как жаль, что Грибоедов так несчастливо окончил свое только что открывшееся поприще гражданской службы. Как литератор, он останется всегда в числе отличнейших талантов нынешнего времени. Его «Горе от Ума» всегда будет иметь цену верной и живой картины нравов своего времени. – Вот подробности и причины возмущения надорванного в Тегеране жертвою, которою он сделался вместе со всей свитой нашего посольства. – Для решения какого-то процесса приведены были несколько женщин персидских в дом нашей миссии и должны были там остаться под стражей. Грибоедова человек, вероятно Ловлас, из петербургских камердинеров, пожелал воспользоваться этим случаем. Несогласие азиаток привело его к насилию. Народ, возбуждаемый каким-то недовольным Эмиром за то, что их жены будут ……… [замененное на другое по смыслу слово в издании «Дневников» 1929 г., в оригинале, очевидно, нецензурное] русскими, услыхав их крики о помощи, бросился в дом, несмотря на сопротивление нашей почетной стражи, и прежде, нежели подоспели войска шаха, перерезал всех, кого бы там ни встретил. Из всех чиновников посольства нашего спасся один только Манзи, уехавший в тот день из города на охоту. Так сделался человек, одаренный отличным умом и способностями, жертвой той беспорядочной жизни, которую он прежде вел. У другого господина верно слуга не осмелился бы сделать подобного своевольства. Хорошо, что Шепелев не поехал с ним, а то быть бы и ему теперь без головы. Что мой милый собрат на поле наук теперь делает и где он?
3 декабря. Сегодня месяц, как мы сюда пришли; должно признаться, что он скоро прошел, как вообще проходит время без занятия и в однообразной жизни. – Слава богу, чума, кажется, прекращается (чтобы не сглазить). Я читаю теперь «de l”origine de tous les Cultes, p. Depuis». – Он хочет доказать, что Христова вера, так как и все другие веры, не что иное, как почитание природы или всего мира (бога), и что Христос есть миф о солнце.
Я не прочитал всего еще, а слог его очень хорош, и покуда его мнение кажется мне справедливым, исключая о Христовой вере.
4 декабря. Дельво говорил, что полковник снова меня представляет и прочит в полковые адъютанты. – Он получил тоже известие, что за 31 августа награжден Георгием IV степени; Александр Муравьев получил 3 степени за ложь, что будто бы собственноручно отнял полковое знамя, тогда когда он его взял у гусара нашего полка. Не увидев собственными глазами, не поверишь, как эти награждения даются и заслуживаются. Смело можно сказать, что из 10 вряд ли один заслужен; награждаются обыкновенно более всех адъютанты и вообще люди, находящиеся при штабах. До фронтовых же офицеров доходит весьма мало награждений, которые и здесь пристрастно раздаются.
5 декабря. Нам непременно нужен хороший кавалерийский генерал, потому что государь сам нами не занимается.
7 декабря… Сколько вчерашний день разлилось наград в нашем стольном граде Петра – до нас они не дойдут, но мы их и не ожидаем; хотя бы получить должное, а главное мне, чтобы прислали скорее деньги…
8 декабря… Кусовников мне сказал правду про Г. Плаутина. Мать пишет, что он получил Тираспольский конный Егерский полк, и что тем разрушилась ее надежда на замужество сестры. – Хотя он и волочился за ней, но я не надеялся на него. Сестра не умеет себя вести и вряд ли когда-либо таким образом найдет порядочного мужа. – Мать говорит, что она теперь только желает меня знать офицером и не надеется скоро увидеть меня; кажется, не быв в Турции, как я, честолюбивые мечты ее, видеть меня однажды полковником или статским советником, не оставили…
9 декабря… Рославлев читал несколько мест из Ростовцева трагедии «Персей». Странно, что я про него ничего не помню, кроме стиха Языкова, не весьма для него лестного…
12 декабря… Сегодня празднуют в Дерпте основание университета и раздают медали за обработание задач, – несколько лет и я праздновал этот день и проводил иногда приятно. В 23 году на празднике я очень много танцевал в нашем студенческом клубе на балу, в этот день всегда даваемом. В 25 я был одним из церемониймейстеров, смотрел за порядком (я был во всем блеске студенческого мундира) во время торжества погребального в честь умершего императора, где говорили на этот случай речи, и были петы дерпскими красавицами духовные гимны. После того вечер я просидел у Языкова и выпил (что очень много) 7 стаканов чаю от большой жажды и усталости.
В записках моих прошлого года сказано, что 12 декабря Софья Михайловна, несмотря на зубную боль, любезничала со мной, – а нынче? – Я уже позабыл все сладострастие пламенного поцелуя, всю прелесть прекрасной ручки… Не касаясь ни добродетели девичьей, ни обязанностей замужества, – живу теперь одними воспоминаниями, простыл, не верю в себя. Может быть, мне теперь навсегда должно будет отказаться от упоений сладострастия: если останусь служить, то буду жить в краях необразованных, а проведши так несколько еще лет – пройдет молодость, а с ней и способность наслаждаться. Если не совсем так случится, то по крайней мере вряд ли я снова буду иметь столь благоприятное время, как прошлый год.
18 декабря. Наконец, в два часа пополудни, приехали мы к тетке Анне Ивановне Понафидиной, где жил Петр Маркович с Лизой. Подъезжая к дому, где полагал я, что встречу мою любовь, сердце мое забилось, но не от ожидания близкого удовольствия, а от страха встретиться с нею. На этот раз я избавлен был от мучительной сцены первого свидания: Лиза с новым своим другом Сашенькой были в Старице у Вельяшевых. (Дружба этих двух девушек единственная в своем роде: Лиза, приехав в Тверь, чрезвычайно полюбила Сашеньку, они сделались неразлучными, так что хотели вместе ехать в Малороссию. – Лиза, зная, что я прежде волочился за Сашенькой, рассказала тотчас про свою любовь ко мне и с такими подробностями, которые никто бы не должен был знать, кроме нас двоих. Я воображаю, каково Сашеньке было слушать повторение того же, что она со мною сама испытала. Но она была так умна, что не ответила подобной же откровенностью.) Уведомив в нескольких строчках Лизу о нашем приезде, вечером поехал я к своим домой в Малинники. Надобно было ехать мимо самого Берновского дома, где жила моя добродетельная красавица, за год расставшаяся со мною в слезах, написавшая ко мне несколько нежных писем, а теперь, узнав мою измену, уже не отвечавшая на любовные мои послания. Как можно было проехать, не взглянув на нее? Я же имел предлог отдачи писем. – Моя прелесть вспыхнула и зарумянилась, как роза, увидев меня. – Я же заключил, что она еще не совершенно равнодушна ко мне, но несносная ее беременность препятствовала мне; когда женщина не знает, куда девать свое брюхо, то плохо за ней волочиться.
Полюбовавшись на Катиньку, поехал я в Малинники. Там я нашел дома только мать с сестрою: Евпраксия жила у Павла Ивановича, а Саша была в Старице.
Мы были очень рады друг друга видеть, как, разумеется, и провели вечер в разговорах о петербургских знакомых. От сестры же я узнал все, что здесь делали мои красавицы и Пушкин, клеветавший на меня, пока он тут был.
На другой день увидел я и Евпраксию. Она страдала еще нервами и другими болезнями наших молодых девушек. В год, который я ее не видал, очень она переменилась. У нее, видно, было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели назвали бы прелестною томностью, – мне же это показалось похожим на положение Лизы, на страдание от не совсем счастливой любви, в чем я, кажется, не ошибся. К праздникам собирались мы ехать в Старицу, чтобы провести их там вместе с Вельяшевыми, и ожидали там много веселья. Прежде чем мы поехали туда, ездил я еще в Берново. Неотлучный муж чрезвычайно мешал мне; она твердила мне только о моей неверности и не внимала клятвам моим, хотела показать, будто меня прежде любила по-братски (не очень остроумная выдумка), точно также как и теперь.
Весьма ею недовольный, оставил я ее…
21 декабря 1829 г. Сарыкиой. Во все мое пребывание в Малинниках и Старице, год тому назад, успел я только написать эти страницы. Теперь, на свободе, в уединенной моей хате, воспоминание этих дней часто занимает меня; я вижу и грустную Лизу, которой каждое движение, каждое слово, каждый вздох был сознанием в любви – мне упреком, и умную Сашу, соперницу холодной Катиньки, которая просто пуста,