для них чувствительной сферой, как поставки в посольство пищевых продуктов.
— Вот именно, — согласно кивнул Тучков.
— Это хорошая ниточка, которая может вывести нас на истинных заказчиков теракта. Я надеюсь, что его уже задержали? — с живостью поинтересовался Верховный.
— Увы, нет, — стушевался Николай Павлович. — На работу он сегодня не вышел. Дома не ночевал, как нам поведала его супруга, нисколько не переживая из-за его отсутствия.
— Почему? — спросили в один голос генералы.
— Она сказала, что он довольно часто отлучается из дома по делам фирмы на день или два.
— Ясно, — скривился Афанасьев, — как я и предполагал утром, он либо сам залег, либо его уже залегли. Жаль, конечно. Этот тип был бы нам как никогда нужен сейчас.
— Мы установили плотное негласное наблюдение за его домом и офисом, — сказал Тучков, сглатывая последние остатки макарон.
— Рассчитывать на это не стоит, — махнул рукой Афанасьев. — Считайте, что эта ниточка уже оборвана.
— У нас есть еще одна, — загадочно ухмыльнулся Тучков.
— Да, знаю-знаю, — опять отмахнулся Верховный. — Святая троица — Ведмедев, Володихин и Матвейчева?
Дождавшись утвердительного кивка, продолжил, уже отхлебывая компот:
— Вы там с ними поосторожнее, — предостерег он. — Не переусердствуйте, а то знаю я вашу контору. Они мне для показательного судебного процесса нужны свеженькими, как огурчики. Они уже дают показания?
— Вы уже предупреждали, я помню. Не волнуйтесь, Валерий Васильевич, все будет как в лучших домах Старого и Нового Света. А насчет показаний, то да, дают. Соловьями заливаются. Но это отдельная тема для разговора. Я доложу об этом позднее. Так же доложу и о допросе своего непосредственного начальника.
— Глаз да глаз. Учтите. О том, что эта шестерка является последней ниточкой, знаем не только мы, но и их кураторы из-за лужи.
— Само собой. Ни на одну секунду не оставляем их без присмотра. И даже пищу проверяем, перед тем как им дать, — деловито согласился «лазоревый».[79]
Пока длился этот диалог, Рудов спешно уплетал уже порядком остывшие макароны. Видя, как тот торопится и давится из последних сил, Афанасьев участливо заметил ему:
— Да не спеши ты так, Иваныч, время еще есть. Успеешь.
И чтобы дать время другу спокойно закончить трапезу, резко перевел разговор на другую тему:
— Николай Палыч, ты там не в курсе, как прошла проверка Костюченкова и Барышева?
— В общих чертах, — ответил Тучков, подозрительно ковыряясь вилкой в салате. — Ничего нового по сравнению с прошлым годом. Все в пределах приличий — кумовство, превышение должностных полномочий, «крышевание» и прочие мелочи. Это у Костюченкова.
— А у Барышева какие-то иные прегрешения? — выгнул бровь Афанасьев.
— У него всегда были иные показатели. Но об этом не здесь.
— Интересно-интересно, — засопел Верховный. — Нам через полчаса надо уже будет собирать первый Президиум, а я еще не все знаю о своих будущих соратниках или паче того — подельниках. Тем более, на Барышева у меня имеются особые виды.
— Он сам вам все расскажет, Валерий Васильевич, не волнуйтесь. Там, в принципе, ничего такого уж страшного нет, — сказал Тучков, добавляя интриги.
— Ладно, — не стал спорить Верховный, — подождем, что нам скажет сам Дмитрий Аркадьевич. А Булдаков? Что с ним? — вспомнил он вдруг о Начтыла.
— Тоже вроде бы ничего. Все, что он вчера поведал нам, проверка подтвердила. Других эпизодов с контактами из-за бугра не отмечено. В принципе, к допуску в Высший Совет годен. Хотя, конечно, побеседовать с ним еще нужно будет, как следует, на предмет контригры, но это уже частности.
— А ты, Николай Палыч, что ж салатик-то не стал, есть, а только все по тарелке раскидал? — спросил, обрадованный благополучным исходом дела с Булдаковым Афанасьев.
— Да ну его к черту, этот ваш салатик, — отмахнулся жандарм, — вялый он какой-то, заветривавшийся. И вообще, кормежка тут у вас, скажу я честно, так себе. Я-то думал, что после прошлогодних указов о повышении финансирования на содержание будет хоть на столах что-нибудь поприличнее, а тут…
— Указы касались строевых частей, — подал голос Рудов.
— И Росгвардии, — недовольно хрюкнул Афанасьев. — А общее финансирование Армии сократили, так что пришлось отказаться от многих образцов техники, запланированных к принятию на вооружение.
— Кстати, о Росгвардии, — ухватился за интересную для него тему Тучков, — вам не кажется обидным, что слово «гвардия», насколько я помню, означает дословно с итальянского «отборный отряд по охране знамени», несколько не подходит для «вертухаев».[80]
От неожиданности Афанасьев, пивший компот прыснул, нечаянно оросив мелкими каплями пиджак эфэсбэшника.
— Ну и сравненьица у вас, Николай Палыч! — улыбаясь, покачал он головой, при этом полностью соглашаясь с мнением сотрапезника.
— В России, — продолжил тем временем Тучков тихим, но недовольным голосом, — и вы это прекрасно знаете сами, звание гвардейца получали либо аристократы — по рождению, либо воинские части — за особо выдающиеся действия в боевой обстановке. А присвоение охранным подразделениям, заточенным на разгон несанкционированных митингов и тюремных бунтов, звания в котором присутствует это священное для русского офицера слово, только оскорбляет память о пролитой крови на полях сражений.
— Да уж, — неопределенно хмыкнул Валерий Васильевич.
— Да чего там говорить?! — ковал железо пока горячо Тучков. — Вы вон вчера сами смогли убедиться, что собой представляет командование этой организации. А уж в скольких скандалах успели поучаствовать эти новые «опричники» с тех пор как им были дарованы почти неограниченные полномочия, и не перечислить.
— У вас имеются какие-то конкретные предложения по данному поводу? — спросил Рудов, успевший к этому времени покончить и с салатом и с компотом.
— Да, — кивнул Тучков. — Во-первых, вернуть прежнее название «дзержинцам»[81] — «внутренние войска», чем они и являются в действительности. Во-вторых, лишить их самостоятельности, а то больно много воли взяли себе: шире грязь — навоз плывет. Ну и в-третьих, вернуть их в подчинение Министерства внутренних дел…, — сделал он короткую паузу, а затем решительно тряхнув головой решился идти до конца. — А лучше всего — отдайте их мне.
При этих словах он потупил взор и зарделся от накатившего смущения пунцовым цветом, что выдавало в нем совестливого романтика.
— Экий, вы, скромняга, как я погляжу! Вы у меня еще попросите памятник Дзержинскому вернуть на Лубянку! — делая вид, что крайне удивился данному предложению Афанасьев, хотя в душе ждал чего-то именно в этом духе. — Да на кой ляд вам эта махновская орда?!
— Насчет памятника — идея хорошая. Я только — за! А, что касается орды, то ни на кой она мне не сдалась! — согласился он с Афанасьевым. — Процентов этак девяносто просто разгоню или сплавлю туда, куда им самое место — во ФСИН,[82] а остальных оставлю