под нашими ногами.
Вскарабкавшись на самый верх гряды, мы обернулись и посмотрели на долину внизу. Пройдено было не несколько сотен метров, а несколько километров оврагов. Хижины Храфнтиннускера отсюда казались лишь зелеными и красными точками. Холодный ветер, дувший с отдаленных ледников, морозил нашу пропотевшую одежду, при этом солнце в ясном небе немилосердно жгло наши лица. Мы прошли еще чуть-чуть, чтобы встать подальше от ветра, гулявшего по обрыву, и Мот наконец выбился из сил, сбросил рюкзак и присел.
– Кто-нибудь хочет батончик «Марс»? – Джули внимательней меня следила за языком тела Мота, к тому же у нее всегда были полные карманы лучших лакомств.
– Спасибо, Джули, это просто идеально. Хотя за тарелку тостов с фасолью я бы сейчас мог даже убить.
Он проголодался? Я сама почти не чувствовала голода; может быть, от холода у меня пропали и аппетит, и жажда. Теперь мне было намного понятней, почему люди так быстро погибают на холоде. Я сунула руку в пакет с провизией в поисках чего-то, что можно было бы съесть холодным.
– Да что ж это такое! Какого дьявола! – Мот протянул нам свой «Марс». – Только поглядите! – Из батончика торчали два белых осколка.
– Что это, как это?
Он вытащил осколки и положил на ладонь. Белые обломки зубов.
– А ну-ка, улыбнись. Откуда они?
Мот послушно растянул губы. Когда-то его улыбка очаровывала старушек, однако теперь из челюсти торчали острия сломанных зубов, которые уместно смотрелись бы на лице боксера.
– Ох, значит, передние, не задние. Я, конечно, знаю, что у тебя хрупкие зубы, но как это могло произойти?
– Какие это зубы? Ах, проклятье, передние, теперь я их чувствую.
– Больно? – Я уже в панике прикидывала, как мы будем снимать сильную зубную боль в условиях дикой исландской местности. Вряд ли несколько таблеток решат проблему.
– Нет, ничего не болит.
Я снова посмотрела на его зубы. Один сломался горизонтально, второй раскололся вертикально, до самой десны. Как это может быть не больно?
– Мот, что значит «ничего не чувствую»? Я однажды сломала зуб, и это было просто невыносимо, мне пришлось сразу же бежать к врачу. – Джули в изумлении смотрела на его челюсть.
– Не знаю, но я и правда ничего не чувствую. – Он уже несколько месяцев жаловался на ощущение легкого онемения в лице и во рту. Случалось, что он прикусывал язык. Я удивлялась, что Мот не замечает, как у него идет кровь, но в целом особо об этом не беспокоилась. Однако сегодняшнее происшествие было за гранью разумного.
– Значит, Моту больше холодных шоколадных батончиков не выдавать.
Мот покатал зубы на ладони, а потом доел «Марс», жуя боковыми зубами.
– Просто теперь я буду их сначала греть. А что мне делать с зубами? Сохранить на случай, если их можно будет приделать обратно?
– Типа, суперклеем, что ли? Не валяй дурака. Их нужно похоронить. Давай положим их вот сюда, под камни вокруг столбика.
Мот бросил обломки зубов туда, куда указал Дейв, в кучку камней, которая удерживала дорожный столбик в вертикальном положении.
– Прощайте, зубы. Часть меня навеки останется в Заполярье.
Поверх обломков я посыпала немного пепла; в этом жесте было что-то от похорон. Что-то окончательное и бесповоротное. Скорее всего, Мот больше никогда не окажется на вершине горы в Исландии. Но, кроме того, наше символическое действие было молчаливым признанием хрупкости его тела и тех перемен, которые почти незаметно несла с собой его болезнь.
///////
Оставив черный пепел долины позади, мы вновь оказались среди разноцветных холмов. Солнце светило вовсю, подчеркивая их сияющие краски ярче прежнего. Тропа наконец выровнялась, и мы шли параллельно горе, одетой в шапку льда, а ледяной ветер не давал нам снять дождевики, несмотря на солнце. Со всех сторон земля продолжала выдыхать серные клубы, которые поднимались из голубых и зеленых камней, окружавших скважины. Две овцы медленно брели мимо облака пара. В южных горах Исландии очень мало овец, несмотря даже на то, что их на острове в два раза больше, чем людей. Ничто не привлекает их сюда, не считая редких полосок зелени тут и там на отдаленных склонах, и однако время от времени они появляются по двое и трое – небольшими семьями. Эти овцы живут тяжелой жизнью в суровых условиях, проходят километры в поисках источников воды и пищи, но здесь, в горах, они свободны быть собой – ничем не ограниченными дикими созданиями. Мы пошли дальше, растроганные видом единственных животных, которые попались нам за два дня. Ни зверей, ни птиц, ни насекомых – никого, кроме людей. Этот просторный и голый пейзаж – не место для жизни. Но пока мы шли по нему молча, каждый удивляясь чему-то своему, я вдруг почувствовала, что не была так близко к своему истинному «я» со времен юго-западной береговой тропы. Здесь дышала только земля, и я с ней вместе.
За небольшим перевалом тропа мягко вилась вдоль пологой вершины холма среди сланца и валунов, везде вокруг нас пестрели голые камни самых разных оттенков. Неяркие золото и охра под синим небом, по которому неслись белые облачка. Пейзаж настолько новый и непривычный, что моим глазам тяжело было его воспринимать. Я с облегчением перевела взгляд на яркие куртки Дейва и Джули, уже пересекших небольшую долинку. О таком виде любой фотограф мог только мечтать, и я сделала несколько кадров, зная, что через разбитый объектив старого мобильника эту сцену все равно не запечатлеть. Но пока яркие пятна не исчезли из виду, я не отводила от них глаз, пытаясь навсегда сохранить это чудесное мгновение в своей памяти. Дикий открытый простор. Место, нетронутое микроорганизмами или пеплом, ничего, что могло бы превратиться в почву и пищу для роста. Только пустой холст, и на нем дикие, ничем не нарушаемые цвета новой земли. Место настолько тонкое, что обе стороны вечности встречаются здесь в едином бесконечном цикле.
///////
На краю гряды мир изменился. Цветные горы внезапно закончились, резкий спуск вел вниз по заваленной обломками камней осыпи к черному дну долины, которая простиралась на километры вперед, тут и там усеянная озерами и громадными каменными волнами, которые вырастали из земли гребнями, готовыми разбиться яростной пеной о какой-нибудь дикий черный берег. В отдалении долину окаймляли остроконечные горы, поросшие зеленью. Растительность. Жизнь. И на самом дальнем плане этого странного пейзажа белым ломтиком между небом и землей маячил далекий ледник, монументальный и холодный.
Вчетвером мы выстроились в ряд у границы известного нам мира. Двое мужчин – суровые, закаленные альпинисты с новейшим снаряжением