– А ты молодец, – небрежно бросил он и кинул в воду камушек. Камушек сделал несколько «блинчиков» и утонул, оставив круги на гладкой поверхности.
Она только шмыгнула носом. Меньше всего она нуждалась сейчас в его сочувствии. Она никого не хотела видеть.
– У тебя прекрасный бросок, и дистанцию ты бежала грамотно, – продолжал он. – Тебе нужно заниматься.
– Я занимаюсь.
– Я имею в виду профессиональные занятия. У тебя данные.
Она недоверчиво покосилась на него.
– Ты-то откуда знаешь?
– Да уж знаю.
– Ногу вот свело…
– Это кальция не хватает. Питание неправильное. Творог нужен.
– Все-то ты знаешь, – усмехнулась Варя. Она отошла в кусты, переоделась. Вадим все сидел и бросал камушки.
– У меня брат – спортсмен. В Москве для спортсменов специальные стадионы, бассейны. И я немного занимался спортом. В основном – лыжами.
– У нас в Буженинове зимой на лыжах тоже катаются, – откликнулась Варя. – Снегу много. Ты сможешь заниматься.
– У вас тут красиво. Столичному человеку могла бы понравиться такая сельская идиллия.
– Могла бы?
– Ну да. Если бы это не было ссылкой. Свобода – самое главное.
– А мне кажется, что самое главное – жить во имя чего-то, – осторожно возразила Варя. – Во имя идеи. И еще лучше – совершить подвиг.
– Подвиг? Но подвиг можно совершить, только будучи свободным. Насильно ведь на подвиг никого не толкнешь…
Они шли по аллее, не приближаясь к замку. Варя слушала и понимала, что да, Вадим прав. Но это была какая-то странная правда. Неправильная и опасная.
И она не умела спорить с ним и потому лишь слушала.
Они обогнули флигель, овраг с рябиной и вышли на поляну в преддверии хвойного леса. На поляне, встав на четвереньки, ползал шестилетний сын воспитательницы, Владик. Недалеко от него стояла корзинка – мальчик собирал землянику. На Варю вдруг напало веселое настроение. Смехотунчик.
Она подбежала к мальчику, затормошила его, закружила по поляне, чем совершенно смутила. Владик заметно подрос, из младенца превратился в мальчика-дошколенка. Сам он, конечно же, ощущал себя совсем взрослым и потому счел необходимым принять самый серьезный вид, отойти на безопасное расстояние от Вари и подать руку для пожатия подошедшему Вадиму.
– Влад, – обратилась Варя к мальчику, пряча смешинки за серьезностью тона. – Вот мы с Вадимом поспорили. Скажи нам, что в жизни главное?
И оба взрослых детдомовца уставились на ребенка в ожидании какого-нибудь потешного высказывания.
Владик некоторое время исподлобья смотрел на них, и только убедившись, что в тоне не кроется подвоха, серьезно ответил:
– Главная – мама.
И тогда смешинки у Вари в глазах медленно растаяли. И, встретившись с ней глазами, Вадим тоже погрустнел. А Владик еще некоторое время наблюдал, как эти двое молча бредут к замку. Пришли такие веселые, а ушли совсем грустные. Когда ребята скрылись за выступом флигеля, мальчик продолжил свое занятие.
Спустя несколько дней в учительскую ворвалась Слепцова, потрясая потрепанной ученической тетрадью.
– Вы только послушайте… этот пасквиль!
Все, кто находился в учительской, повернули головы на ее истошный крик. Она победно и многозначительно оглядела удивленные лица коллег и начала:
– Цитирую: «Если бы случилось чудо и ожил Ленин, то, думаю, он ужаснулся бы, увидев то, что сейчас происходит. Самых умных, образованных, интеллигентных людей хватают и прячут по тюрьмам. На руководящих постах – серость и посредственность. Ценятся только винтики, личная одаренность никому не нужна…»
– Кто это… Кто у нас мог написать такое? – ужаснулась Нюра.
– И думать нечего! Мохов! – Красная и возмущенная Слепцова трясла перед лицом бумагой. – Развели рассадник антисоветчины! А между прочим, при мне такого не случалось!
– Тамара Павловна, откуда это у вас?
– Откуда? Дежурный нашел на подоконнике! Дожили! Сюсюкаемся с ними! Они у нас под носом заговор скоро устроят!
– Так уж и заговор, – слабо возразил физкультурник. – Вы уж того… не преувеличивайте.
– Вам этого мало?! – изумилась Слепцова, брызгая слюной на физкультурника. – Тогда дальше послушайте: «Происходит что-то страшное. Опасность не в тех, кого сажают, а в тех, кто это осуществляет. Я уверен, что коммунизм такими методами построить невозможно».
– Может, не Мохов? – осторожно возразил кто-то. – Почерк сверить нужно.
– Сверим, сверим, – злорадно пообещала Слепцова. – С этим разберутся где нужно.
Не оглядываясь на коллег, она летела наверх, в кабинет директора.
Через минуту опасные листки лежали на столе озадаченного Капитана Флинта. Педколлектив толпился в проходе и ждал. Директор перебрал листки, отбросил их на край стола. Досада проступила на его загорелом лице, когда он это сделал. Он словно хотел сказать: «Ну зачем вы мне это принесли? Только этого сейчас и недоставало!»
– Федя, Мохова Вадима ко мне, – негромко бросил он.
– Нам собраться в учительской? – немного торжественно и скорбно поинтересовалась Слепцова.
Директор поднял глаза на коллег. С некоторым удивлением во взгляде задержался на Слепцовой и поморщился. Августина вдруг догадалась, что у него болит нога.
– Ступайте работать, товарищи! – с трудом скрывая раздражение, приказал директор. – Дети без присмотра!
С этой минуты закрутилось… Привели Вадима. О чем с ним беседовал директор – не слышала ни одна живая душа. В комнатах устроили обыск. По тумбочкам искали бумаги, просматривали тетрадки, но ничего антисоветского больше не нашли. На следующее утро на пятиминутке объявили: Мохову – пять дней карцера.
Тамара Павловна не сумела скрыть изумления:
– Пять дней карцера за… поклеп на Советскую власть? – Она оглядела коллег. – Ну, знаете…
Директор взглянул на нее устало. Сегодня в его взгляде не было того задора и напора, которых обычно бывало в переизбытке.
– Давайте не будем превращать муху в слона, – морщась, сказал он. – Парень озлоблен, потерял семью. Можно понять… И я попросил бы вас, коллеги, не выносить сор из избы.
Он впервые не приказывал на пятиминутке, а просил. Это было необычно, и все молчали. Слепцова молчала, поджав губы, физкультурник – с интересом. Равнодушного молчания не было. У Августины вдруг шевельнулось что-то вроде симпатии к Капитану Флинту. Он попал в сложную ситуацию и пытался достойно из нее выйти. По крайней мере она была полностью на его стороне. Хотя молчание коллег было скорее похоже на затишье перед бурей.
Первая не выдержала Слепцова:
– Не выносить сор из избы – это значит скрыть от компетентных органов то, что у нас завелся юный контрреволюционер? Я правильно вас поняла, Павел Юрьевич?