Читать интересную книгу Нерушимый 6 - Денис Ратманов

волосы скрыли лицо. Больше всего на свете она хотела… поехать со мной! А вот что тому причиной — непрошенное чувство или любопытство — я не понял. Погрустив немного, она вскинула голову и ответила:

— Ты мне тоже очень… интересен, Саша. Честно, не хочу тебя отпускать…

— Но вам я полезен там, — сказал я, стараясь, чтобы яд не просочился в голос.

Энн поднесла палец к губам.

— Я приеду к тебе. Сейчас ведутся переговоры, чтобы какую-нибудь команду отправить к вам и провести товарищеские матчи.

— Вот пусть «Джерсы» приезжают, а мы им в глаза посветим.

— Ты не рад, что я приеду? — удивилась она.

— Пока это вилами по воде писано. К тому же я все время буду играть в разных городах, не факт, что мы пересечемся.

Я взял шампанское: то самое, что мы пили в Кардиффе. Поставил его на пол, сел рядом с Энн и взял ее руки в свои.

— Есть наши желания, а есть реальность. Так вот, в реальности мы не встретимся, как бы нам этого ни хотелось.

Энн упрямо вскинула голову, потащила меня в душ, включила воду.

— Ты эмигрируешь в Англию, и все будет хорошо.

Я криво улыбнулся, стараясь не глядеть в зеркало, повернул к нему Энн.

— Посмотри на себя. У тебя много поклонников? Молчи. Их не может быть мало, потому что ты прекрасна. Ждать меня несколько лет глупо, ты помучаешься немного и забудешь. И это правильно.

— Будущего нет, — шепнула она, придвигаясь ко мне. — Есть только сегодня. А сегодня вот ты и вот я.

Она встала на цыпочки и поцеловала меня. Черт-те что! Неужели она и правда так запала? Как не хватает Семерки! Мысли-то я читать не умею.

Поцелуй длился и длился, кружил голову, вытеснял тревожные мысли. Пусть будет приятное приключение, привязаться я точно не успею и в зависимость не впаду.

Приключение и правда было очень и очень приятным, и я не просто понимал — ощущал, почему футболисты не спешат обзаводиться семьями. Вспомнился детский прикол: пейте томатный сок, томатный сок — это здоровье, здоровье — это спорт, спорт — это победы, победы — это слава, слава — это деньги, деньги — это женщины…

Пожалуй, в этом месте пора рвать логическую цепочку.

Мы лежали обнявшись, опустошенные и расслабленные, торшер давал приглушенный золотистый свет, и наша тень, отпечатанная на стене, напоминала диковинного зверя. Энн водила ноготками по моей груди и шептала:

— Вот скажи честно, ты хочешь возвращаться… — ее голос изменился, — туда?

— И да, и нет, — ответил я уклончиво и то, что она хотела услышать. — Да, в Союзе не так хорошо, как здесь, но там — мои друзья, места, к которым я привык.

— Но там же… ужасно!

— Энн, ты говоришь, что приедешь — приезжай. Я не обещаю, что буду ждать, потому что не очень верю, что у тебя получится. У нас даже письма слать друг другу писать не получится! Но помнить я тебя точно буду. И покажу тебе свой город, а ты сама сделаешь выводы. Давай закроем тему — во избежание. Хорошо?

Она кивнула, прижалась теснее и мерно засопела. Я подумал, что девушка отлежит мне руку, потому надо бы лечь поудобнее, но и меня вскоре сморило, а проснулся я один с осознанием, что сегодня я — худший в мире альтруист. То есть сегодня мне выпала участь быть нарциссом и сволочью, я могу подставлять, кидать, лгать, обещать то, чего не смогу исполнить.

Помнится, в юности мне очень хотелось хоть на минуту влезть в разум морального урода и понять, что им движет. Получите — распишитесь. Веди, Саня, мемуары. Двадцать шестое июля: «Как я был мудаком». Вот как не наломать дров? Главное — помнить о дебафе, каждое слово контролировать.

Хорошо, что Энн ушла…

Нет, хреново, что она ушла, потому что нет ничего лучше утреннего секса с такой красоткой. Я скрипнул зубами. Это что же, у меня раздвоение личности? Нужно постараться, чтобы временная личность сегодня не вытеснила настоящую.

Спустившись на ресепшен, я попросил лист бумаги и ручку. Сотрудница скользнула по мне равнодушным взглядом. Не узнала, сучка.

Сев на диван, я аккуратно разорвал листок на две части и написал: «Игорь, что бы я сегодня ни сделал, не обращай внимания и всем скажи, это не я. Заранее прошу прощения». И вообще, с чего мне перед ними отчитываться? Это они должны быть мне до конца дней благодарными, я им в одно лицо по пятьсот тысяч заработал. Хм… Справедливо было бы взять процент с каждого, так ведь не то что не дадут, даже не признают, что обязаны мне.

Подавив желание разорвать записку, я отправился в номер Денисова, постучал. Он открыл, смерил меня взглядом, развернул протянутый листок, прочитал и спросил:

— Что сегодня?

— Сегодня я моральный урод. Следи, чтобы кого-нибудь не прибил. — Я протянул ему телефон. — Забери, пожалуйста, и отдай только завтра, что бы я ни говорил, какие аргументы бы ни приводил.

— У меня дети, не хочется, чтобы ты свернул мне шею, когда я попытаюсь тебе помешать.

— Я могу, да, — кивнул я, сунул ему телефон и удалился.

На завтраке мне не понравилось, что для меня не забронировали лучшее место — я ведь больше всех отличился. И вообще, на меня не обращают внимания, когда на руках носить должны.

Автобус, на котором нас везли в аэропорт, был отвратительным — колени упирались в кресло, стоящее впереди.

Марокко взял микрофон и рассказал, что будет дальше: в Москве нас сперва везут в спорткомплекс, потом развозят по домам на такси — чтобы фанаты не затискали насмерть, и ночь все проводят с семьями; завтра утром в девять — раздача слонов, встреча с партийными лидерами, потом — пресс-конференция, но нам надлежит явиться в восемь, дабы подготовиться. Кто опоздает или не придет, тот лишится премии.

В аэропорту каждого обыскивали минут по десять, так и подмывало сказать, что они — ничтожества, не понимающие, с кем имеют дело. Неужели «Динамо» пригласили для того, чтобы вот так мариновать? Где гостеприимство?

Я старался ни с кем не разговаривать, но с ужасом отмечал, что с каждой минутой все тише звучал голос здравого смысла. Только бы он не смолк окончательно, когда мы приземлимся! Я забьюсь в свою квартирку и буду молчать, пока не засну. Или в самолете попытаться поспать, авось поможет?

Так я и сделал. Немного посмотрел на Глазго сверху, простился с городом, закрыл глаза и принялся считать. Помню, что досчитал до пятисот, а потом вырубился. Проснулся, когда стюардесса просила пристегнуть ремни перед посадкой, и с радостью обнаружил, что я — все еще уверенный и знающий себе цену мужчина, а не слизняк, которым был еще