Академик Андрюхин. Несомненно. Соединенные Штаты, Англия и другие страны располагают первоклассными научными кадрами. Но вы всегда будете отставать, и чем дальше, тем на больший промежуток времени.
Корреспондент „Сан“. Почему?
Академик Андрюхин. Потому, что мы строим коммунизм, а вы еще все барахтаетесь в капиталистическом болоте.
Корреспондент „Фигаро“. Ну, это уже пропаганда!
Академик Андрюхин. Конечно. Я пропагандирую коммунизм. Не капитализм же мне пропагандировать!
Корреспондент „Морнинг Пост“. Как вы обработали Крэгса? Почему он стал большевиком?
Академик Андрюхин. Благодарю за приятную новость: я не знал, что Крэгс большевик. После того что люди увидят десятого апреля, многие станут большевиками… Мистер Крэгс увидел это раньше других.
Корреспондент „Таймс“. Я хочу задать вопрос господину Сергееву. Скажите, что вы лично получили после того первого эксперимента, который якобы состоялся 20 февраля? Как вы были награждены?
Ю. Сергеев. Я выпил чайник чаю, съел полкило колбасы, банку варенья и завалился спать.
Корреспонденты (хором). И это все?
Ю. Сергеев. Я надеюсь, что на Биссе будет не хуже…
Корреспондент „Мессаджеро“. Что вы чувствовали, поднимаясь на фотонную площадку?
Ю. Сергеев. Мне помнится, я чувствовал себя там лучше, чем на пресс-конференции…»
…Вечером в этот день академик Андрюхин соединился по радио с Биссой и вызвал профессора Павермана.
— Как идут дела? — спросил Андрюхин.
— Отлично! Завтра к вечеру все будет готово. Надеемся эту ночь спать.
— Вы уверены, что все в порядке?
— Да.
И в Биссе и в Майске лихорадка ожидания нарастала с каждым часом.
Фотонная площадка для запуска Юры была воздвигнута на этот раз в центре старого аэродрома, примерно на том месте, где Юра оказался после первого испытания. Академический городок располагал самыми мощными в Союзе и во всем мире термоядерными электростанциями, которые давали более пятидесяти миллиардов киловатт.
Почти весь этот чудовищный поток энергии в момент опыта подавался на фотонную площадку. Вход на территорию аэродрома был строжайше воспрещен и в ночь накануне 10 апреля закрыт полностью.
В эту ночь они сидели сначала впятером — Андрюхин, Ван Лан-ши, Анна Михеевна, Юра и Женя, трое пожилых людей и двое молодых, — пять человек, от которых зависело теперь так много! Они остались после диспетчерского часа, в последний раз проведенного Андрюхиным. Опрос всех служб шел по телеселектору, и вот все выяснено, все проверено, а разойтись они не могут.
— А давайте споем! Что в самом деле! — неожиданно заявила Анна Михеевна и с такой лихостью махнула рукой, повела плечами и так вскинула голову, будто она только и делала всю жизнь, что распевала с эстрады веселые куплеты. — Будем дикими голосами петь любимые Юрины песни! Идея?
— Идея! — оживился Андрюхин, а Ван Лан-ши только тихо улыбнулся, но был безусловно готов поддержать. — Ну, Человек-луч, твое слово! Давай нам свою любимую песню и слушай, что мы из нее сделаем.
— «Коробейники» я люблю, — смущенно признался Юра.
Они исполнили «Коробейники», «Подмосковные вечера», «Катюшу», «По долинам и по взгорьям» и решили, что если натворят в науке такое, за что их выгонят, то смогут организовать ансамбль песни и пляски…
— Десять часов, — сказал Андрюхин вставая. — Помни, тебе надо хорошо выспаться. Ну, завтра некогда будет прощаться, да на людях оно как-то не так…
Он крепко обнял Юру и несколько раз поцеловал его, щекоча своей замечательной бородой.
— Вот, сына хотел, — сказал он ни с того ни с сего Жене. — Дочка есть, внучки есть, а ни сына, ни внука…
Но, когда и другие, расчувствовавшись, принялись целоваться с Юрой, который, удивленно улыбаясь, ласково отвечал на прощальные приветствия, Андрюхин, рассердившись, начал всех выгонять из комнаты.
— Помни, — строго сказал он, в последний раз обнимая одной рукой Юру, а другой — Женю, — помни: что бы завтра ни произошло, не удивляйся. Не удивляйся тому, что произойдет на старте. Не удивляйся тому, что может произойти на финише…
Оставшись одни, Юра и Женя переглянулись.
— О чем это он? — спросила Женя с беспокойством.
— Не знаю. — Юра сам был удивлен.
— Вечные секреты! — Она хотела было рассердиться, но, обняв Юру, только сказала: — Ну и ладно…
…Погода была мерзкая. Всю ночь мокрые хлопья снега, расползавшегося у земли в капли дождя, беззвучно кропили все вокруг. Безжизненное темно-серое небо упрятало куда-то и звезды и луну и вместе со снегом все ниже опускалось на землю. Сырой ветер размазывал по стеклу капли дождя и уныло недоумевал, как можно хохотать в такую погоду. А они сидели и хохотали, захлебываясь, до слез…
— Юрка, перестань! — тоненько визжала Женя, обессилев. — Я больше не могу!
Но Юра без усмешки, лишь высоко поднимая брови, продолжал рассказывать, как он захватит с собой удочку и, вися над океаном, примется, поджав ноги, ловить акул, причем самое трудное будет раздобыть червяков; как киты в его честь выбросят фонтаны и он примет необыкновенный душ…
Но Женя уже не смеялась, разглаживая ладонями щеки Юры, она старалась стереть смех с его лица.
— Мне страшно, — сказала она. — А тебе бывает страшно? — Она заглянула в его глаза. — Наверное, нет, никогда! Ты странный человек, Юра! Когда ты стоял тогда, в первый раз, на этой проклятой решетке, у тебя был такой вид, словно ты слушаешь что-то интересное… Ты даже улыбался, а через секунду исчез… — Она зябко передернула плечами.
— Улыбаться легче, — заметил он задумчиво. — Вокруг люди, не знаешь, куда руки девать. Я ведь не артист.
— Какой артист? Ты герой!.. Неужели ты герой? — Она недоверчиво уставила на него свои яркие даже в полутьме глаза. — Конечно, герой… Как Корчагин или Матросов… Это очень страшно, Юрка.
— Вот это страшно, — согласился он. — Какой я герой? Брось ты это…
— Нет, герой… А ты не рассердишься, если я тебя что-то спрошу?
— Давай.
— Вот в ту самую секунду… понимаешь?.. Ну, когда тебя нет, когда ты исчезал, ты чувствовал что-нибудь?
— Нет. Ничего.
— Как — ничего?
— Не знаю. Это произошло сразу. Вот я здесь, а вот уже стою на аэродроме… Только потом было как-то не по себе. Я тебя хорошо увидел, когда мы были уже в машине…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});