Формирование национального литературного языка — процесс долгий, общественно необходимый, осуществляемый многими деятелями культуры. И все-таки зачинатель процесса накладывает на него таинственную и неизгладимую индивидуальную печать. Вся позднейшая словесность Германии стоит под знаком лютеровского языкотворческого гения, который реализовался с помощью особых методов обращения со словом и благодаря развитию целого комплекса индивидуальных дарований.
* * *
Перевод Лютера поражал своей наглядностью. Не случайно его так часто сравнивали с гравюрами Дюрера и Кранаха. Даже между отдельными словами древнего и нового языка Лютер — всюду, где это возможно, — пытался отыскать наглядные соответствия. Рассказывают, что однажды он зашел во двор к мяснику, попросил разложить перед ним разделанного барана и сказать, как правильнее всего называть по-народному различные органы и части туши. Затем Лютер обратился к сопровождавшему его раввину, чтобы тот точно назвал ему все это на древнееврейском.
Переводя Библию, реформатор постоянно ориентировался на словарь и способ понимания немецкого простолюдина. Отсеивая неудачные выражения, он чаще всего говорил: «Простой немец так не изъясняется» или: «Этого не терпит обычный язык». Лютер как бы подслушивал речь поля, мастерских, рынка, а затем внедрял ее в письменный язык. Он гордился, что умеет «смотреть в уста простому человеку».
Умение это объясняется не просто тем, что Лютер с детства был близок к народному быту. Оно культивировалось с помощью специальных занятий.
В начале тридцатых годов доктор Мартинус составил первое в Германии обширное собрание народных пословиц и поговорок, включившее около двух тысяч выражений.
В 1530 году, в Кобурге, он начал переводить для народа басни Эзопа. Сохранилась лишь часть этой работы: «Некоторые басни Эзопа, переведенные д-ром М. Л., с приложением предисловия о веселости этой книги и ее истинной пользе для всякого, какому бы сословию он ни принадлежал» (посмертное издание 1557 года). В предисловии Лютер выступал против прежних натужный переложений Эзопа, не обеспечивающих «изящного поучения, предостережения и воспитания для внешней жизни в миру». Эзоп, говорил он, должен предстать «веселым и милым и вместе с тем почтенным и назидательным».
Перевод Эзопа был работой, необходимой для совершенствования лютеровского языкового мастерства. Реформатор, с одной стороны, осваивал греческую моральную стилистику, с другой — учился передавать ее в лаконичных формах народной нравственной мудрости, которые открылись ему при собирании немецких пословиц.
Годы работы над переводом Библии были временем, когда Лютер заявил о себе как талантливый немецкий поэт и композитор.
В 1523 году он создает около двадцати духовных песен, в 1527–1529-м — ряд хоралов, в 1535–1546 годах выпускает песни и стихи духовного и мирского содержания (в том числе для детей)[67].
Песенное творчество Лютера было теснейшим образом связано с его реформаторской программой.
Средневеково-католическая месса отводила мирянину роль молитвенно настроенного слушателя. В церкви пели «профессионалы» (монахи, студенты, ученики латинских школ); их хору отвечал (антифонировал) пастор. Лютеровская идея всеобщего священства логически вела к тому, чтобы каждый мирянин в составе общины «сам славил бога». Это заставило вспомнить о так называемом «амброзианском пении» рифмованных гимнов, практиковавшемся за 200 лет до учреждения жертвенной мессы Григорием VII.
Лютер возродил в богослужении старейшую форму церковной музыки — хорал, благодаря чему каждый мирянин в самом культе обретал свой голос. Месса преобразовывалась в литургию — молитвенное пение общины, сопровождаемое органом.
Работа над протестантской духовной песней оказала глубокое воздействие на переводческие занятия Лютера. Она помогла ему отыскать торжественную музыку немецкой речи, созвучную торжественности древнего библейского текста. Она позволила сделать весь перевод (особенно же перевод псалмов) лиричным и певучим. Она способствовала тому, чтобы текст Писания стал народным не только по словарю, но также по интонации и ритму.
* * *
К моменту завершения перевода Библии мировоззрение Лютера глубоко отличалось от мировоззрения великих деятелей Возрождения.
И все-таки творение реформатора может с полным правом именоваться ренессансным. В нем тот же титанизм, то же оживотворение древности, то же соединение многообразных человеческих дарований, что и в произведениях Петрарки, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Дюрера, Рабле. И подобно тому как великие возрожденческие полотна, скульптуры и книги заставляли благоговейно умолкать представителей различных исповеданий, «Немецкая Библия» Лютера нашла признание не только у протестантов. Не отдать должное переводческому гению реформатора не могли даже самые яростные его противники из католического лагеря.
Что касается позднейших историков немецкой литературы, то их можно назвать участниками «многовекового панегирического конкурса». Я. Гримм, которого называют основоположником немецкой филологии, утверждал, что без творения Лютера последующий расцвет литературы в Германии никогда не имел бы места. По словам Генриха Гейне, Лютер-переводчик «скрепил литературным единством политически и вероисповедно раздробленную страну». Известный филолог Р. Борхард во вступлении к «Новому изданию Лютерова перевода Библии в его первоначальной форме» писал: «Для немецкого народа Библия Лютера стала тем, чем поэзия Данте была для Италии…»
Уже при жизни реформатора было видно, что его Библия пришлась по душе немецкому мирянину. Но одного лютеровского таланта все-таки было бы для этого совершенно недостаточно.
Если бы (а это не невозможно) перевод, подобный лютеровскому, появился на свет не в тридцатых годах XVI, а в тридцатых годах XV века, он не завоевал бы простолюдина. Почему? Потому что новая, родноязычная Библия осталась бы рукописной, а следовательно, дорогостоящей и редкой[68].
Печатный станок, появившийся во второй половине XV века, и «Немецкая Библия» как бы запрашивали друг друга. Творение Лютера, по самой сути своей обращенное к широкой массе мирян, нуждалось в новом средстве размножения письменного текста. Немецкие печатни давно ждали книгу, которую бы согласился покупать даже плохо образованный, по слогам читающий немец.
Но не только печатный станок нужен был для широкого распространения лютеровской Библии. Для этого требовалась еще новая церковь и новая программа народного образования.
Виттенбергские теологи поставили немецкое Писание в центр обязанностей прихожанина-нововерца: он должен был внимательно слушать проповедь на слова Библии, петь ее стихи и непременно читать и учить ее дома. Евангелическая церковь со всех сторон окружила мирянина лютеровским языком.
Католическое богослужение предъявляло довольно высокие требования к подготовке священников, но не спрашивала никакого образования с мирян. Они ведь были просто зрителями и слушателями мессы, совершавшейся «за них и ради них». Богослужение лютеранское по самой сути своей нуждалось в грамотном прихожанине, который читает, помнит и толкует библейский текст. Но, заботясь об удовлетворении этой новой церковно-религиозной потребности, виттенбержцы работали одновременно и на потребность историческую: они прокладывали путь к программе всеобщего начального обучения.
Еще в начале 1524 года Лютер написал сочинение «К советникам всех городов немецкой земли о том, что они должны учреждать и поддерживать школы». Он требовал, чтобы все дети ежедневно посылались в школу на один-два часа; чтобы обучение сочеталось с играми и не было для детей каторгой. Он ратовал за организацию библиотек, где каждый мог бы найти немецкое Евангелие, а также полный текст Писания на древнееврейском, греческом и латинском языках. Библиотеки должны содержать также книги о «семи свободных искусствах», праве, медицине и (это Лютер особенно подчеркивает) об истории.
В 1530 году реформатор вновь обратился к теме народного образования и опубликовал «Проповедь о том, что детей нужно направлять в школы». Это было время, когда Лютер уже разошелся с гуманизмом, и его сочинение не содержало прежних похвал по адресу «свободных искусств», правоведения и истории. Но одновременно он, как никогда категорично, настаивал на непременном обучении всех немецких детей чтению и письму.
Под угрозой «гнева божьего» реформатор умолял князей, чтобы они уделили часть секуляризированных церковных богатств на учреждение народных школ. Что касается родителей, не желающих посылать детей в ученье, то к ним Лютер готов был применить самые строгие «принудительные меры». «Кто не хочет, чтобы его отпрыски учились, — писал доктор Мартинус, — того оставлять без причастия, детей его не крестить, отказывать ему во всяком вспомоществовании и даже изгонять из отечества!»