Читать интересную книгу Мышеловка - Сайра Шах

— Чем вы ее обычно кормите? Она у вас уже ест какую-то твердую пищу?

— О нет! Она даже не знает, что делать с ложкой. Мы даем ей обогащенные детские смеси, и еще я кормлю ее грудью.

— В данный момент мы собираемся ввести ей в нос трубку, подсоединенную к пакету с питанием, чтобы она совсем не ослабела. Не волнуйтесь, мы будем давать вам возможность пробовать кормить ее.

Я пытаюсь поспать, но безуспешно, поскольку срабатывает сигнал тревоги на датчике насыщения крови кислородом. Также гудит и сигнал контроля за потоком питания. Как я догадываюсь, это означает, что еда в пакете закончилась, поэтому я отключаю аппарат. Через некоторое время со своим фонариком приходит ночная нянечка.

— Вы выключили сигнализацию? Зачем?

Спросонья я, запинаясь, пытаюсь что-то объяснить ей по-французски.

— Там ничего не закончилось. Мы и так отстаем с ее питанием из-за этих… попыток заставить ее сосать.

Она раздраженно возится с пластиковым пакетом и уходит, хлопнув дверью.

Я начинаю чувствовать глубокое беспокойство.

Наконец мне все же удается задремать под мерцающими мониторами. Мне снится, что в это место снова вернулись фашисты. Они сгоняют всех детей. Потом они спрашивают нас, кого из них мы хотели бы выбрать из группы, чтобы принести в жертву. Нянечки, врачи и социальные работники убеждают меня, что, очевидно, следует выбрать в качестве жертвы Фрейю, чтобы спасти их нормальных детей. В моем сне мне кажется очень важным противостоять им.

— Это мой ребенок! — кричу я. — Вы говорили мне, что ее жизнь стоит столько же, сколько жизнь любого другого ребенка. Вы сами говорили мне это!

***

Наступает утро, и из своей кроватки на меня смотрит вполне проснувшаяся Фрейя. Я говорю ей «привет». Сладостный момент, который касается только нас с ней.

Дверь палаты распахивается. Приносят ванночку, и, очевидно, требуется пара помощников, чтобы присматривать за мной, пока я буду ее наполнять.

Я раздеваю Фрейю, стараясь воспользоваться спокойной обстановкой, пока они суетятся в палате со своей уборкой. Я снимаю электроды — три штуки у нее на груди для измерения ритма сердца и еще один на ноге для контроля за насыщением крови кислородом. Когда я купаю ее, я должна держать трубку из ее носика у нее над головой. Она несколько раз дрыгает ногами и открывает глаза. Затем я натираю ее маслом и одеваю. Ассистентка ставит электроды на место.

Обход начинается раньше, чем приходит Тобиас. Я снова вижу доктора Дюпон, и это обнадеживает.

— Как Фрейя вела себя ночью? — спрашивает она.

— Сегодня утром она более бодрая, — говорю я. — Не такая недовольная.

Она перебивает меня:

— Она уже сосала?

— Нет, пока нет.

— И только последние пару недель вы замечали, что у нее появились проблемы с сосанием?

Я упоминала об этом только медсестре и то мимоходом, но это было уже передано специалисту. Это явно важно. Мое беспокойство растет.

— Она слишком сонная, чтобы сосать, — говорю я.

— Несомненно. Частично ее сонливость может быть обусловлена лекарствами, — говорит доктор Дюпон. — При поступлении сюда мы дали ей большую дозу фенобарбитона, а сейчас перевели ее на сабрил — другой препарат, который тоже вызывает сонливость. На то, чтобы установился какой-то баланс, может уйти до двух недель. Так что пока нам не о чем беспокоиться.

— Пока?

— Я должна быть с вами откровенной. У нее был тяжелый припадок. Ее мозг длительное время испытывал кислородное голодание. Нам необходимо выяснить, насколько значительными были полученные повреждения.

Приезжает Тобиас, и мы идем завтракать. Мы не разговариваем, соглашаемся только, что в такой момент не можем еще и навещать Лизи.

Когда я вернулась, Фрейе стало хуже. Она слабо сосет мой палец, но не делает никаких попыток проглотить свою слюну, от которой задыхается. Нянечка говорит, что физиотерапевт только что отсасывала ей жидкость из легких.

— Вы имеете в виду, что она собирается отсасывать жидкость?

— Нет, это уже было сделано, и сразу же должно быть сделано опять.

На этот раз приходит практикант. Казалось, проходит целая вечность. Я не смотрю на это. В голове кружится фраза Je n’accepte pas de faire ça[100].

Если она не может глотать, вероятнее всего она вдохнет свою слюну и заработает легочную инфекцию. Если она не может сосать, ее будет необходимо кормить через трубку.

Для себя я решила: что бы ни произошло, я не буду помогать отсасывать ей жидкость из легких; и еще я сдержу свое обещание Тобиасу и скажу им, что мы не заберем ее из больницы домой, если должны будем откачивать жидкость из легких или кормить ее через трубку. И то и другое ужасно.

***

Просто поразительно, как быстро снова втягиваешься в больничную рутину! Дверь распахивается в 6 часов утра. Чашка растворимого кофе и черствый круассан. Шум восьмичасового обхода в коридоре. Тобиас, появляющийся небритым и запыхавшимся за пять минут до врачей. Профессионально встревоженная доктор Дюпон в белом халате и модных туфлях. Два интерна с планшетами для ведения записей. Три или четыре медсестры и другой младший персонал.

Обычно доктор Дюпон начинает с вопросов ко мне. Как прошла ночь? Сколько приступов было у Фрейи?

Но только не сегодня. Она хмуро смотрит на карту Фрейи и начинает говорить так быстро, что я пропускаю ее первые слова, прежде чем осознаю, что это важно.

— …Гарантировать нельзя, но я сомневаюсь, что это происходит из-за припадка. Младенцы утрачивают рефлекс выталкивания языка при кормлении грудью примерно в шесть месяцев. Это происходит, когда они начинают сознательно контролировать свое питание и учатся жевать и глотать.

— Простите, что вы сказали?

— Вставить в желудок трубку — это пустяковая операция. Совсем незначительная.

— Je refuse.

— Очень хорошо. Некоторые родители и слушать не хотят о «желудочной трубке». Это нормально. Мы можем сделать и иначе. Если вы отказываетесь от желудочного зонда, мы можем вставить ей назогастральный зонд, чтобы кормить ее через нос.

Я смотрю на Тобиаса. До сих пор, если нужно было сказать что-то неприятное о Фрейе, это делал он. Но поймав его взгляд, я вижу, что на этот раз он собирается уклониться.

— Когда ее можно будет забрать домой? — спрашивает он.

— В данный момент не следует питать надежду на скорую выписку. Нам необходимо выяснить, какие еще функции она потеряла. Но со временем, я думаю, все образуется, если мы все-таки начнем давать вам уроки кормления через трубку.

Я делаю глубокий вдох.

— Мы уже обсуждали это в нашей семье, — говорю я. — Мы приняли решение, и будет неправильно пытаться его изменить. Мы провели черту на песке. Мы решили, что не в состоянии справиться с кормлением через трубку. Мы хотим, чтобы ее прямо сейчас забрали в приют, пока она не достигнет такого возраста, когда ее можно будет определить в приемную семью.

Наступает тягостное молчание.

— Я не возражаю против кормления через трубку, — неожиданно говорит Тобиас.

Я смотрю на него, не веря своим ушам. В этот момент боль от его предательства такая сильная, будто меня с размаху ударили в живот. У меня перехватывает дыхание.

— Но… мы же договаривались, — шепотом выдавливаю я.

Тобиас в ярости поворачивается ко мне:

— Ты не понимаешь. Я не такой, как ты. Я не могу взять и отказаться от своей любви… по прихоти. Я не хотел любить ее, а теперь я ее люблю, я попался, я в западне.

Мир, мой мир уже где-то очень далеко…

— Это удобный момент оставить ее, — слышу я со стороны свой голос.

Но Тобиас ничего не слышит. Он уже поглощен обсуждением с персоналом насчет трубок для кормления.

Он даже не провожает меня. Я выхожу из вестибюля больницы, иду по территории в направлении остановки автобуса на аэропорт. Свежий ветерок вливает в меня силы. Боль ушла. Я вырвалась на свободу. Я чувствую себя независимой. Независимой наконец и отделенной.

Ноябрь

Я почти жду, что Тобиас появится здесь, в аэропорту, чтобы остановить меня. Он должен догадаться, куда я направляюсь. В конце концов, у него есть машина — он мог меня опередить.

Я не знаю, что буду делать, если он там. Мое сознание не воспринимает такой вариант. Но знакомой высокой фигуры не видно: меня никто не ждет.

Мне больно, но ненадолго. Я снова охвачена оцепенением, меня автоматически подталкивает вперед, без каких-то альтернатив.

Я покупаю билет, но, когда добираюсь до стойки регистрации, посадка уже закончена. Я как бы со стороны наблюдаю, как упрашиваю неприветливую ассистентку пропустить меня. Вероятно, она меня не пустит — обычно они не пускают. Тогда я буду вынуждена остановиться и подумать. И если я это сделаю, то вернусь назад. То, что я делаю в данный момент, можно проделать только бессознательно.